Степная сага. Повести, рассказы, очерки
Шрифт:
При словах о брате он заволновался сильнее, пульс чаще забился.
«Вроде ты даже судился с братом за землю…»
Тут у него сердце чуть ли не из горла стало выскакивать.
«Да, судился», – простонал крестьянин.
«Вот это да! – ахнули зрители. – Не иначе, черти пособляют гадальщику?»
Дальше было легче сочинять. Пошли посулы жизни трудной, со многими испытаниями, но в конце концов – свободной и независимой, что будет он жить своим хозяйством и дочек удачно замуж выдаст.
Разобрало моего поляка так, что он к буханке хлеба еще и банку рыбных консервов
У нас со ставропольцем был большой праздник. Еще и соседей по нарам угостили.
– Надо же, батя, какие у тебя таланты! Никогда о них не подозревал, – восхитился Валентин отцовским рассказом.
– Так я и сам не подозревал. Человек много чего про себя не знает, покудова жизнь не тряхнет его посильнее.
– Яша, а што с пареньком тем сталось? Ты с ним после войны не списывался? – поинтересовалась Оксана Семёновна.
– Не дожил он до освобождения из лагеря, помер от тифа.
– Ой, божечки! А я подумала, ты и впрямь ему напророчил…
– Да куда там? Я же сразу сказал – придумка все, шарлатанство. Хотел помочь человеку хоть как-то, вот и сочинял складно… Да он догадался. Помогал мне потом хлеб зарабатывать. Отирался среди поляков. Что узнавал из их разговоров, мне передавал. Но после ево смерти бросил я это занятие и больше не возобновлял. Вскоре другие спектакли начались… Пойду-ка я на «трон» схожу, приспичило…
– Тебе помочь?
– Теперь сам управлюсь. Удобно изладил.
– Тогда пойду, дрова сложу в сарай, а то намокнут за ночь. Мам, тебе принести на растопку?
– Накидай в старую цебарку и поставь в чулане. Я утром возьму.
– День-то нынче какой выдался, как терем расписной! Небо бездонное. Солнышко щедрое. Сад пестрыми лоскутами отсвечивает. Воробьи концерт отчебучивают. Рай, да и только! Погляди, батя, в окошко. – Валентин раздвинул ситцевые занавески у изголовья кровати.
Старик повернулся к окну, приподнявшись на локте, с радостью проговорил:
– Дюже украсно. Вчера еще хмарилось, взвесь свет мутила, а нынче разведрилось.
– В самый раз нам с тобой вылазку в сад сделать, свежим воздухом подышать, подзарядить батарейки.
– Какие батарейки, сынок? – недоуменно спросил отец.
– Солнечные. Какие же еще? Все живое на земле от солнца зависит. Убери растение от солнечного света, и оно захиреет вскоре. Так и человек. Наш иммунитет солнцем подпитывается.
– А грибы? Их специально в темных подвалах выращивают.
– Вот грибов нам сейчас внутри твоего организма совсем не надо. Пошли просушиваться и проветриваться. Погода шепчет. Другой такой денек, может быть, не скоро повторится. Ты домашнее пространство уже осилил. Пора приращивать территорию за порогом, ревизию в саду провести.
– Не озябну? – засомневался старик.
– Говорю же – рай земной. На всякий случай, чтоб не просквозило ветерком, можешь «москвичку» накинуть на плечи. Я для тебя калоши на валенки надел. Ноги не промочишь. Так что смелее, казак!
Яков Васильевич особо не упирался, хоть и было заметно по выражению лица, что он весьма сомневается в успехе затеянного сыном выхода на прогулку. Инерция хворобного лежания и малоподвижного образа жизни последних месяцев удерживала его в привычном пространстве, а здравый смысл и воля Валентина разрывали этот застойный круг. Да еще извечное людское любопытство подталкивало: «Смогу ли осилить выход из дома?», «А как там – в саду, не пора ли виноград на зиму прикопать?».
Открыв дверь из чулана на улицу, старик надолго задержался на пороге, щурясь от ярких солнечных лучей и не решаясь сойти по ступенькам на землю. По его исхудавшему, бледному лицу скользили блики света, просачивающиеся сквозь густое переплетение ветвей шелковицы (тютины), росшей вблизи от домика Серединых. И Валентину казалось, что это отцовские сомнения и страхи калейдоскопно сменяются на изможденном болезнью лице.
– Что, солдат, тяжело подниматься в атаку из обжитого окопа? А надо. Представь, что эта дверь открыта в другой мир – здоровый, радостный, яркий. Не надо бояться. Главное – сделать первый шаг. Решительней, батя. А я тебя с фланга поддержу.
– Не надо, я – сам! – возразил старик.
Придерживаясь одной рукой за перила, другой опираясь на костыль, Яков Васильевич медленно спустился со ступенек и направился по дорожке в сад. Миновав тютину и несколько яблонь, дошел до сарая. Отворил серую дощатую дверь. Поглядел на итог сыновних трудов. Ровная высокая, почти под потолок, стена из поленьев возвышалась напротив входной двери. Ни единой не порубленной корчаги не осталось. Да и остальная утварь и инструменты были разложены в строгом порядке, по-армейски.
– По всему видать, офицер тут побывал, – улыбнулся, оглянувшись на сына, Яков Васильевич. – Все – по струнке, как в казарме.
– Есть грех, батя, – ответно усмехнулся Валентин. – Меня в редакции «пиджаки» так и прозвали – «казармой».
– Кто прозвал, чтой-то я не понял?
– «Пиджаки». Так в военных редакциях гражданских работников называют и тех офицеров, что надели форму после выпуска из институтов и университетов. Нет у них военной закваски, тяги к порядку и дисциплине, как у тех, кто окончил военные училища. Анархисты, короче говоря. В творчестве это терпимо, иногда даже хорошо. А в быту – мама дорогая! На столах – завалы бумаг. Нужной не отыскать быстро. Кругом – окурки, огрызки, немытые чашки из-под кофе. Дым коромыслом. Ну, я их и строил, приучал к порядку.
– Поди, обижались, противились?
– Всякое бывало. Поначалу некоторые гадили исподтишка. Письма от имени мнимых любовниц жене подбрасывали. Начальству сексотили. На летучках пытались материалы критиковать. За каждой ошибкой охотились. Потом угомонились.
– Никак начальство урезонило баламутов?
Яков Васильевич прикрыл дверь сарая и неторопливым шагом двинулся по тропинке дальше в сад, так же неторопливо поддерживая беседу.
Валентин пошел следом, готовый в любой момент поддержать отца, если тот ненароком оступится или поскользнется на сырой дорожке, и в то же время отвлекая его своими разговорами от мыслей о хворобе и немощи.