Степное солнце
Шрифт:
— Ну вот! Ну опять!.. Муся, не имей ты печали за рассыпку, поезжай сдавать хлеб!
Отец неожиданно поддержал председателя, сказав, что первый день сдачи — праздник, и Сергей заметил, как Муся порозовела и смутилась, однако не сдалась.
Только когда председатель обещал выслать на ее поле бригаду пионеров во главе с самим Яшкой Бабенчиковым (этот, видно, славился своей строгостью), она нерешительно стала склоняться к отъезду.
— А ты пойдешь с нашими мне помогать? — спросила она Сережу, и тот от счастья, что будет необходим ей, почти Героине, совершенно необдуманно согласился.
И тут же раскаялся: ехать с хлебом на ссыпной было бы, наверное, куда интересней. Он съел еще меду с огурцом, хотел было попросить дыни, но почувствовал — не осилит, встал, ощупью добрел до соломенного стожка и свалился в его пахучую мякоть.
Ночь в это время была уже тиха. Только изредка где-то очень далеко, в полях, постреливал мотор. «Ну, завтра посмотрю, что у них тут за степь», — еще мелькнуло у него в сознании, и он уже не слышал, как отец прикрыл его своей курткой и прилег рядом.
3
В мире стояли блеск и тишина.
Сергей не сразу вспомнил, где он и что с ним. Главное, он был совершенно один, а вокруг него — степь.
Она играла золотыми оттенками убранных и еще дозревающих хлебов, стерни, соломы и ярко-желтым колеблющимся огнем подсолнухов.
До самого неба, со всех сторон до самого неба шла степь, как золотое море. Это была совсем другая степь, чем вчера.
Хаты колхозов, будто крадучись, ползли по низу узенькой балочки, из которой боязливо выглядывали верхушки густых садов.
Сергей долго сидел, сложа на коленях руки и не зная, за что приняться. Колонна, должно быть, давно уже снялась на вывозку хлеба, и кто ее знает, когда она будет обратно. Сергей не знал, идти ли ему на село, или поджидать отца на току. Отцова куртка лежала на месте, но рюкзак с полотенцем и мылом уехал с машиной. Большой ломоть хлеба, намазанный медом (второй ломоть исчез), лежал на листе лопуха рядом с курткой. Стайка пчел ползала по хлебу, и, чтобы не раздражать их, Сергей стал осторожно отщипывать кусочки от ломтя. Пчелы не уступали. Они садились на кусочки хлеба у самых губ, любой ценой пытаясь отбить их от незваного едока.
Признаться, Сергей никогда не имел дела с пчелами и, как любой городской мальчик, побаивался их. Ему сейчас уже и есть расхотелось, а пчелы все кружились вокруг него, все угрожали, и, щурясь и морщась от страха, он стал отчаянно отмахиваться от них.
Вдруг что-то острое, как электрический ток, ударило его в палец, и ослабевшая пчела вяло свалилась с его руки. Белое пятнышко на месте укуса на глазах обросло опухолью. Сережа вскрикнул и, засунув палец в рот, побежал к селу.
— Сережка!.. Емельянов! — раздалось за его спиной, и вчерашняя Чумакова, все в том же купальном костюмчике, заменяющем ей летнее платьице, приветливо замахала ему рукой. — Бабенчиков зовет! Быстро!
— Бабенчиков? — переспросил Сережа, вынимая изо рта палец и пряча за спину. — Ну, так что? А Муся где?
— Будет тебе Муся колосками заниматься! — И с вызывающим высокомерием Зина повела плечами. — Муся на хлебосдачу уехала.
— Уехала? Как уехала? — спросил Сергей. — Она же сама мне сказала, что останется и чтобы я помогал ей…
— Как же ей оставаться, когда первый день сдачи и товарищ Семенов даже нарочно сам приезжал на велосипеде!
— Это кто, председатель?
— Уй, какой: без понятий! Чего ему на велосипеде срамиться, когда у него двуколка! Семенов — из райкома комсомола. Ну, побежали, а то Яшка даст нам дрозда! — И, взяв Сергея за рукав курточки, она потянула его за собой.
Сергей отстранился.
— Меня пчела укусила, — как можно мрачнее сказал он.
— Боже мой, какие ж вы! — с искренним сожалением воскликнула Зина, переходя на «вы», что, вероятно, означало у нее высшее презрение. — Надо поплевать на землю, и вот так, видите? — И, поплевав на свои ладони и замешав на слюне щепотку земли, она обмазала укушенный Сережин палец, ласково приговаривая — Они ж такие у нас смирненькие, никого не трогают, а вы, наверно, на них кинулись как угорелый, вот и попало.
Внимание растрогало Сергея, и он не прочь был поговорить о том, как бы отобрать у пчел недоеденный ломоть с медом, но тут в конце сельской улицы показался сухощавый парнишка, в одних трусах на почти кофейном теле, исполосованном следами солнечных ожогов, царапин и синяков. Его малиновый чешуйчатый нос ярко выделялся на смуглом лице, выражавшем одно геройство. Сомнений быть не могло: это подходил Яшка Бабенчиков.
Он шел, оттопырив согнутые в локтях руки, как делают борцы — будто у него такие уж здоровые мускулы, что рукам некуда, девать их, — и с интересом наблюдал, как Зина Чумакова врачевала Сережкин палец.
В глазах его светилось явное пренебрежение.
— Откуда? — спросил он недружелюбно, будто и в самом деле не имел понятия о мальчике из автоколонны.
— А ты сам откуда? — в том же тоне отвечал Сергей.
— Я-то знаю откуда, а ты чей?
— А я ничей. Тебе какое дело?
Они стояли, как два молодых петушка, готовых к поединку.
— С колонной, что ли? — спросил Бабенчиков, склоняясь к мирному решению дела.
— С колонной.
— Так бы и сказал. Пионер?
— Пионер.
— А галстук где?
Сережа схватился за шею — галстука не было.
— Врать, вижу, мастер. За это знаешь чего?
По глазам Бабенчикова Сергей угадывал, что произвел дурное впечатление.
— У меня мама недавно умерла, — сам не зная для чего, произнес он одними губами и сразу же устыдился сказанного: незачем было говорить о своем горе чужому.
— Так бы сразу и сказал, — смягчился Бабенчиков. — Колоски пойдешь собирать? Мы и беспартийных ребят берем.
— Конечно, пойду. В чем дело!