Шрифт:
Виктор Попов
СТЕПНЯКИ
Серые волны накатываются на серый песок и с легким плеском бегут вспять. На отлогом берегу остается пузырчатый изломанный след. Пузырьки с чуть слышным стоном лопаются и пенистые их остатки студенисто дрожат под порывистым сентябрьским ветром. Неуютно на озере, неуютно на берегу. Вообще неуютно. Мы стоим у кромки прибоя, а метра три бережнее нас навалы измолотого водой, набухшего камыша. Следы недавней бури. Вчерашний ветер доходил до тридцати метров в секунду, и озеро штормило. На тесных волнах круто гнулись седые гребешки, вихрь срывал, мельчил их, и над водой висела моросливая сизая пелена.
– Вопрос так вопрос, -
– На том берегу после одной бури столько камыша наворотило. А на дне нашего Малого Топольного его сила лежит. Вообще-то на Топольном все-таки не то. На Песчаном, на Хорошем, на Хомутином. Там, когда зачалишься на лодке, якорь в ил засосет, еле вытащишь. До ума бы это дело довести.
– Какое?
– Озера почистить. Вода другая станет. У нас, говорят, и сейчас стерлядь с осетром водить можно, а тогда, глядишь, форель бы прижилась... Но главное - ил. Его здесь миллиардами тонн считать надо Я вам, Николаич, верно говорю. Какое удобрение зазря пропадает.
– Так вдруг не делается, - осторожно отвечаю я.
– Я и не говорю - вдруг. Это - не мой вопрос, это ученых вопрос. Скорее им надо этим вопросом заниматься.
– Ну, уж это из области мечтаний. Есть дела поважней.
– Все дела важные, - серьезно возражает Семен Григорьевич.
– И все делать надо. Тут вопрос в очереди. А про мечтания вы восемь лет назад то же говорили.
Я пожал плечами и раскаяние промолчал. А что говорить?
Был такой конфуз. И именно восемь лет тому. Грязный, вымотавшийся, злой как черт, добрался я летним ненастьем до села Топольного. Кто ездил на мотоцикле с коляской солончаковым бездорожьем после хотя бы и июльского ливня, поймет и разделит мое состояние. Добрый мой знакомый председатель местного Совета Семен Григорьевич был как раз той, ужасно необходимой мне личностью. Он только два часа назад вернулся из Екатериновки и приводил в нормальный вид своего трехколесного приятеля. Я поставил своего Мишку рядышком и стал усиленно скрести у него за колесами и за люлькой. В процессе мою- и самоочистки мы с Григоричем всуе поминали бога и всех его заместителей. А вечером, когда определенные условия нас умиротворили, повели доброжелательные мирские разговоры. Семен Григорьевич, в частности, коснулся дорог. Не помню его рассуждений обстоятельно, но существо их сводилось к следующему.
– Верно, нет почти в наших краях поднятых дорог. Почему нет? Очень просто Не нужны были, вот их и нет. Почему не нужны? Опять же очень просто. Не знаю, как во всей степи, а у нас, я говорю о Хабарах, хлеб и сеют-то всего лет сорок с немногим.
А раньше люди только скот водили. Овечкам и коровкам травка нужна, не дороги. Рздили тоже - на лошадях. Лошадка везде пройдет. Без дорог даже лучше. С поднятого полотна зимой снег сдует, на санях какая езда. А теперь на лошадях много не обеспечишь, их, может, скоро и вовсе не останется. Машины все больше.
И дороги - тоже вопрос. Я думаю, что за эту пятилетку все важные дороги у нас поднимут.
– За пятилетку?
– А чего?..
– Мечтатель вы, Семен Григорьевич Ситник.
– Степняк я, а не мечтатель. В степи ничего наполовину не делается. Если снег, так уж буран, если дождь, так ливень, если рыба, так мешок, если хлеб, так урожай. И характер у наших людей степной. Нет - так нет, а если да - так полной мерой. Нужны нам стали дороги - сделаем. Самые нужные - за пятилетку. Это я вам правильно говорю.
Тому разговору - восемь лет. А за пятилетие только в Хабарском районе подняли более четырехсот километров дорожного полотна. Часть - твердо покрыли. Если учесть, что в здешние места гравий доставляется по железной дороге за сотни километров и ценится на вес золота, можно понять то удовлетворенное ехидство, с которым Семен Григорьевич напомнил о моем неверии.
Промолчал я раскаянно, спорить не стал. Кто их знает, этих степняков. Но уже тогда задумал серию повествований о людях, не умеющих жить наполовину. Так вот и родились эти очерки, которые я назвал "Степняки".
Исключая "Сандро", очерки написаны в уборочную-73. Кажется недавно, но в судьбах героев произошли некоторые изменения. Алексей Иванович Булах уже не директор совхоза имени Гастелло, а первый секретарь Хабарского райкома партии, Иван Андреевич Мишенин кавалер уже не только ордена Ленина, но и Трудового Красного Знамени, Ульяна Ерофеевна Кузнецова в декабре семьдесят третьего достигла пенсионного возраста.
Этими изменениями я хотел было дополнить соответствующие места очерков, но, подумав, решил, что делать того не стоит. К тому времени, когда рукопись увидит свет, пройдет еще какой-то срок, и в жизни моих героев могут произойти очередные изменения, потому что люди действуют, они - в гуще жизни. А жизнь в настоящее время настолько быстротечна, что за ней никаким пером не угонишься. Поэтому и оставил я написанное как было тогда, в уборочную-73.
Вот, кажется, и все, что я хотел сказать во вступлении к очеркам. Остается только добавить, что Иван Мишенин, супруги Деулины и Ульяна Ерофеевна Кузнецова живут и работают в Хабарском районе, а Сандро Саркисович - в Бурлинском.
СИЛА ЗЕМЛИ
ПРЕСТУПЛЕНИЕ
Солнце еще путалось в темной, натекшей на горизонт предвосходной полосе. Лишь белесоватая кромка чуть видно начала розоветь перед тем, как принять на себя пронзительную алость светила. В овражках развесил марлевые шторки туман. Рождавшиеся в округе звуки истирались о туман, казались далекими и смутными. По тропке, ведущей к колку, где на ночь припарковались комбайны, шел человек и радовался - и начинающемуся /дню, который обещал быть таким же славным, как вчерашний и позавчерашний, и приглушенным туманом звукам, по которым путник определил, что еще ни одна машина не вышла на полосу и что шум именно его комбайна первым вознесет благовест народившемуся благополучному утру.
Радовался человек, полнил себя мыслями о предстоящей работе, еще не коснувшись, уже ощущал в ладонях рубчатую податливость штурвала, чувствовал под ногами жесткую качку тяжелого степного корабля, плывущего по бескрайнему полю. И в радости своей, в мечтах о том, что нынче распечатает на косовице вторую тысячу гектаров, не вдруг уразумел, что произошло. Да и не удивительно. Происшедшее так же трудно было постичь, как трудно поверить в сегодняшнюю бестюмощность близкого друга, которого только несколько часов назад оставил полным сил и здоровья.
За эти несколько часов произошло...
Как охарактеризовать случившееся за эти несколько часов? То, что, уходя, он оставил "десяткой" - жаткой ЖВН-10, уже не было ею. Сохранился металлический остов, а все, что поддалось ножу, было изрезано. Ремни, оба полотна... в общем - все.
Какое-то время человек не мог пошевелиться. Он стоял и завороженно глядел на это, такие вязавшееся с отменным утром, со спелым добрым хлебом безобразие.
И чем дольше он глядел, тем туже наливался жаркой, безысходной яростью. Он догадывался, кто совершил безрассудное, не ложившееся в сознание дело.