Степные боги
Шрифт:
Валеркина болезнь, конечно, заботила его тоже, однако новизна собственного положения занимала почти весь его беспокойный ум. Мысли его перескакивали с одного на другое, метались, плутали в каких-то новых неведомых дебрях, и от этих метаний у него время от времени сладко холодело под ложечкой. Неясно мерещилось ему туманное будущее с одноногим, и даже то, что они вместе снова пойдут на войну, и зависть Леньки Козыря, у которого отец вернулся хоть и с обеими ногами, но зато без Звезды Героя. Потом Петька вдруг спохватывался и думал – что, если одноногий его не признает? То есть признает за Петьку Чижова, нормального разгуляевского пацана, а вот сыном назвать не захочет? И от этого поворота его беспокойных встревоженных мыслей на сердце у него внезапно становилось так тяжело, как бывало только раньше, еще до Победы, когда диктор дяденька Левитан мрачным голосом говорил из черного репродуктора: «После тяжелых кровопролитных боев…» – и по одному его голосу уже становилось понятно, что отступаем. В Петькину жизнь, которая до встречи с бричками на дороге состояла из абсолютно ясных для него вещей, людей и событий, вмешалось вдруг что-то новое. Валерка с его болезнью, вечно молчаливая мамка, дед Артем с контрабандным спиртом и Ленька со своей шпаной – весь этот прочный, давно сбалансированный мир неожиданно накренился и заходил ходуном под тяжестью лишней одноногой фигуры. Поэтому, приведя японца к Валерке и отдав мамке деньги, Петька смог усидеть на одном месте не больше минуты. Выскочив из Валеркиного дома, он помчался к тетке Наталье.
Во дворе у Михайловых было столпотворение. Чтобы калитка не скрипела и без конца не хлопала, ее сначала прижали кирпичом, а потом вообще сняли с петель и прислонили к палисаднику. Народ шел валом со всей Разгуляевки. Петька прошмыгнул во двор, нырнул под стол, который со смехом вытаскивали из дома принарядившиеся девки, и юркнул в полутемные сени, где курили приезжие репортеры в городских пиджаках.
– Надымили-то, надымили! – закричала на них тетка Наталья, протискиваясь из дома с большой банкой соленых огурцов. – На дворе, что ли, места нету? Черти окаянные! Ишшо в газете работают! Тоже мне, культурные называются!
Репортеры, которые смотрели не на тетку Наталью, а на смеющихся вокруг стола девок, начали по одному протискиваться наружу, и Петька сумел проскочить в дом.
Внутри дым уже стоял коромыслом. Кто-то пел, кто-то смеялся, кого-то хватали за волосы, председатель пытался сказать речь, а одноногий выталкивал из дома взашей гармониста, которого Петька видел на бричке с теткой Аленой и ее мужем. Гармонист был не разгуляевский, поэтому не понимал, за что его прогоняют.
– Да ты знаешь, кто я? – ревел на него одноногий. – Я – Митька Михайлов! Да лучше меня в Разгуляевке на гармони никто не играл и играть не будет! Пошел отсюда! Куражится он тут передо мной со своей гармошкой!
Одноногий умудрялся не только руками выталкивать гармониста в сени, но даже каким-то невероятным образом подпрыгивал на своей одинокой ноге и, судя по всему, довольно чувствительно бил его деревянной культей по коленкам.
Петьку одноногий не заметил. Изгнав соперника на улицу, он торжественно вернулся в дом и заорал, перекрывая своим голосом общий гомон:
– А ну, тихо! Давай все во двор! Мать там на стол накрывает. Нечего тут!
Все, кто набился в дом, шумно двинулись в сени, и Петьке пришлось прижаться к печи, чтобы его не вынесли на улицу. Он хотел остаться в доме, потому что одноногий тоже не спешил выходить. Подталкивая своих гостей к выходу, тот успевал обмениваться с ними шуточками, подмигивал, весело стучал в пол деревяшкой и мимоходом прихватывал баб. Последним он вытолкнул председателя.
– А ты чего здесь? – повернулся он к Петьке, когда у выхода уже никого не осталось. – Ты чей?
В этот момент со двора его позвала тетка Наталья, и одноногий тут же забыл про чумазого, прижавшегося к печке пацана.
Оставшись один, Петька заглянул в комнату и увидел там у окна тетку с накрашенными губами, ехавшую вместе с одноногим со станции. Она почему-то не пошла со всеми к столу, а сидела теперь одна в пустой комнате, глядя не во двор, где уже радостно шумели пьяные гости, а на улицу, по которой бегала свора больших разгуляевских псов.
Услышав за спиной шорох, она обернулась и посмотрела на Петьку.
– Ты его сын? – спросила она, помолчав немного.
– Не знаю.
Петька пожал плечами и тоже замолчал.
* * *
Гости не разошлись, даже когда совсем стемнело. Шум во дворе у Михайловых стоял такой, как будто наши снова взяли Берлин. Тетка Наталья вынесла из дома керосиновую лампу, но на дальнем конце стола эта лампа никого не освещала. Оттуда, из темноты, как из преисподней, неслись крики, звенели стаканы, тянулись руки, и Петька, который умудрился примоститься к столу недалеко от одноногого, таращился туда, представляя себе то чертей, то упырей в городских костюмах с фотоаппаратами и в шляпах.
Он все ждал, когда одноногий узнает его или хотя бы расскажет про то, как получил Звезду, но тот дул стакан за стаканом, орал тосты за штрафников, плакал по убитым братьям и ничего рассказывать не хотел. Зато бабы рядом с Петькой успели порассказать друг дружке немало. Говорили они тихо, чтобы одноногий их не услышал, но Петька все разобрал. Оказалось, что тетка с накрашенными губами уже раньше была в Разгуляевке, и даже не просто была, а жила с Митькой. Только тогда она была тронутая умом. А как немного поправилась, так Митьку сразу же и отшила, потому что он был еще сопливый пацан, а потом и вовсе исчезла. А Митька с горя напился и руку сломал. Из-за чего в трактористы его и не взяли, а в райцентр учиться вместо него поехал чижовский пацан.
До этого места Петька слушал баб невнимательно, но как только услыхал про свою родню, навострил уши. Как будто почувствовал, что скоро в этой истории должен возникнуть он сам и что размалеванная тетка, которую, как разведали бабы, одноногий добыл на одном из московских вокзалов, каким-то образом связана с ним самим, и с его мамкой, и вообще с тем, что он появился на свет.
– Так вот, если бы не эта самая, прости меня господи, Настюха, уехал бы он себе тогда, окаянный, в райцентр, – негромко, но все же взволнованно продолжала одна из баб. – И не было бы никакого сраму. А теперь-то чего? Испортил со зла чижовскую девку, да еще эту вон проститутку с собой приволок. Тьфу на него!
– Тише ты! – прикрикнула на нее другая баба. – Услышит.
Петьке хотелось узнать побольше об этой истории, но бабы, сидевшие рядом с ним, замолчали и налегли на холодец. Тетка Наталья к приезду сына действительно расстаралась – такого стола Петька не видел еще ни разу за всю свою жизнь.
– Чего? – закричал вдруг одноногий, склоняясь к матери. – Громче говори, не слышу!
Тетка Наталья притянула его к себе и начала что-то быстро говорить ему на ухо, то и дело поглядывая на Петьку. Одноногий тоже уставился на него, и Петька понял, что тот наконец его узнал.
Митька привстал со своего места, покачнулся и властно махнул Петьке рукой, подзывая его к себе. Тетка Наталья тут же освободила табурет рядом с ним и пересела подальше, а Петька взгромоздился на ее место. Одноногий обхватил его за плечи рукой и жарко дыхнул ему в ухо:
– Ну так чо, обижают тебя здесь?
– Да нет, все нормально.
Петька для верности помотал головой, но одноногий ему все равно не поверил.
– Врешь. Знаю, что обижают. Но ты молодец, что не стучишь. Я стукачей, знаешь, вот так…