Степные рыцари
Шрифт:
— Это ты сам так думаешь али подсказал тебе кто? — усмехнулся атаман.
— Да и сам так думаю, да и дядь Ивашка так же гутарит…
— Опять ты со своим дядей Ивашкой лезешь! — разозлился атаман. — Дядь Ивашка да дядь Ивашка… Что он за дьявол такой?! Только ты о нем и думаешь. Вот я с ним погутарю… Мало ли, что вы с ним думаете. Ты вот мне точно скажи… А то ж ведь и всякий дурак знает, что в христов день бывает праздник. — О чем-то задумавшись, атаман прошелся по горенке. — Да, Гурьян, как хочешь, — остановился он около сына, пристально глядя на него, — хоть пытай-казни посла турского али милуй, а завтра ты должон твердо мне сказать, зачем наведывался
Что мог в ответ сказать Гурейка! Он лишь тяжко вздохнул и ничего не ответил.
Зарождалось тихое, бодрящее утро. На востоке чистое, без единого облачка, небо заливалось пышной пурпуровой зарей. Багряный, как кровь, шар солнца деловито всплывал из-за распускающейся листвы верб, раскидывая по сонной, курящейся легким паром водной глади реки нежные розовые одеяния.
Гурьяшка уже давно проснулся. Его разбудил многоголосый птичий звон в сирени под окном куреня. Зевая, мальчуган подошел к окну, глянул на посольскую галеру. Она пуста. Видно, и сам посол и все его прислужники еще спят крепким сном. Лишь часовые, закутанные в епанчу [12] , расхаживают по палубе.
12
Епанча — легкий плащ.
Как расплавленное серебро, порозовевшее от восходящего солнца, течет в неведомые дали Дон. И, глядя на реку, думает Гурейка, что течет она мимо крепости Азова и там не ведают люди о том, что вот-вот доведется их трупам плескаться в волнах ее.
— Дрыхнут, дьяволы! — сердито выругался он, глянув снова на безмолвную галеру. — Что поделать, надобно ждать.
Он присел к окошку и от нечего делать, чтоб время быстрее проходило, начал составлять песню:
— Как у нас на Дону, — бормотал он, — во Черкасском городу, старики пьют-гуляют, по беседушкам сидят… Ну, а дальше что?.. По бе-седуш-кам си-дят…
Туго ворошились в его голове мысли. Непривычная больно уж работа… Но песню очень хотелось сочинить. Слова никак не приходили на язык. А Гурьяшка старался их обязательно выловить. Он складывал слова. Но все как-то получалось не то, что хотелось сказать в песне. Он даже вспотел от чрезмерных усилий.
Забыв обо всем, он часа два уже как сочинял песню. И у него кое-что получилось.
— Как у нас на Дону, во Черкасском го-ороду-у, Ста-арики пьют-гуляют, по беседушка-ам сидят…Ничего как будто, — пропел он и продолжал:
По беседу-ушкам си-идят, одну речь го-оворят. Одну речь го-оворят: «Ка-ак бы на-ам в поход пойтить, Добрых малолетков ка-азаков за собой повести?»Во! — засмеялся Гурьяшка. — А теперь так:
Там у синя моря стоит Азов во крепи, Нельзя к нему ни подъехать, ни подойти…Да, действительно, составляя песню, Гурьяшка забыл обо всем на свете. Забыл он и о строгом наказе отца, забыл и о галере турецкой, и о после Томе Кантакузене. Все его желания сейчас были направлены на то, чтоб скорее составить песню, такую бы песню, которую, идя на штурм Азова, распевало
снова заводил Гурейка.
— Гурьяшка, — отворила дверь в горенку мать, пожилая, но еще красивая женщина, — иди завтракать.
Гурейка глянул на небо, солнце уже стояло в поздний завтрак. Он сразу вспомнил обо всем.
— Некогда, мать, — отмахнулся он и побежал на турецкую галеру.
За ночь вода сбыла еще больше. К стружементу Гурейка дошел быстро, даже не испачкав сапог. По дороге он заглядывал в окна дяди Ивашки, но его не было видно.
«Должно, уехал в Монастырский городок», — подумал Гурейка.
К счастью, посла на палубе не было. Он еще, наверно, нежился в постели.
Часовой, широкоплечий янычар [13] в чалме, кивнул мальчишке.
— Салам алейкюм! — крикнул он.
— Салам алейкюм, — ответил Гурейка.
— Иди! — помахал ему часовой.
Мальчишка взобрался на палубу. Невольники-гребцы, в большинстве своем курды и ногайцы, завтракали на корме. Гурейка присел у борта, близ палубной каюты, занимаемой послом. На ум ему снова пришла его песня, и он было начал про себя: «Как у нас на Дону, во Черкасском городу…»
13
Янычары — отборные турецкие войска наподобие гвардейцев.
Но вдруг услышал голос посла.
— Эй, кто здесь? — спросил посол по-турецки.
Гурейка чуть не ответил: «Я», Но вовремя сдержался, вспомнив, что посол ведь не знает, что он понимает турецкий язык. Значит, это не к нему относился вопрос посла.
— Приветствую тебя, ага [14] , в радостное солнечное-утро, — льстиво прозвучал в ответ голос Ассана. — Да ниспошлет тебе аллах хорошее настроение в этот час.
— Приветствую и тебя, Ассан, — бодро и весело ответил посол. — Не прибыли ли за ночь будары боярина Чирикова?
14
Ага — господин.
— Нет, ага, не прибыли еще. Но есть слух, что к вечеру прибудут. Аллах милостив, может быть, завтра или послезавтра отплывем в Москву.
— Дал бы бог, — сказал посол и заскрипел кроватью. — Где Ахмед?
— Ахмед варит кофе.
— Ну хорошо. Я сам оденусь.
Наступила тишина. Видимо, посол начал одеваться.
— Ассан, — приглушая голос до шепота, но так, что Гурейка все слышал, спросил Кантакузен, — а что, казаки еще не пошли на Азов?
Гурейка замер, затаив дыхание. Вот оно то, чего он добивался все эти дни, околачиваясь на посольской галере.
— Нет еще, ага, — выдохнул едва слышно толмач.
— Пусть идут, — засмеялся он. — Их там теперь встретят достойно. Когда я покидал крепость, то видел на стенах ее тысячи янычар. Они стояли плечо к плечу. Да, добрый ага, азовский паша никогда не забудет твою услугу и сообщит о ней султану. А уж султан сумеет щедро вознаградить тебя за все.
— Ну, ты, Ассан, в обиде на меня тогда не останешься, сбылись бы твои добрые слова.
— А я тобой, милостивый ага, никогда и не был обижен, — сказал толмач. — Пошли аллах тебе большой радости.