Степные рыцари
Шрифт:
— Дюже, батя.
— Грозился?
— Грозился.
— Ну и дьявол с ним. Не боюсь я ни его, ни царя.
Гурейка даже испугался таких слов. Как это — не бояться царя? Его все боятся.
Михаил Татаринов долго смотрел на свечу, как она то затухала, то с новой силой, потрескивая, вспыхивала, освещая сосредоточенное, багровое лицо атамана.
— Знаешь что, Гурейка, я надумал? — очнувшись от задумчивости, ласково притянул к себе сына атаман.
— Нет, батя.
— Оставайся-ка ты, видно, со мной тут. Ты грамотей, человек свой, всегда мне надобен будешь. Не
В глазах мальчишки вспыхнула радость.
— О батя! — воскликнул восторженно Гурейка. — Спасет тебя Христос!
— Да ты чему обрадовался-то? Что, думаешь, тут мед?..
ОСАДА
Подкоп немца Иоганна оказался неудачным. Он повел его в сторону от крепости. Сам же немец и обнаружил свою неудачу.
— Ну ничего, пусть роет другой подкоп, — добродушно сказал Татаринов. — Подождем. Нам не к спеху… Всегда ведь первый блин бывает комом.
Но, говоря это, атаман кривил душой. Штурмовать крепость надо было уже давно. Положение складывалось не в пользу казаков. С Кубани к Азову стягивались многочисленные татарские наездники. Они завязывали с казаками ежедневные перестрелки. До рукопашных схваток дело еще не доходило, но они могли начаться каждое мгновение. Высланный Татариновым на Кубань отряд казаков никакой помощи не принес: он где-то затерялся в степи и не подавал о себе никаких сведений.
Осада крепости не давала никаких результатов. Толпясь на крепостных стенах, янычары дразнили казаков.
— Эй, рус, — кричал один по-русски, — у тебя башка дурак! Подходи поближе, я тебе просверлю ее картечью, чтоб дурь вышла.
— Эй, казаки! — кричал другой. — Пооколеете у стен Азова, а не увидите его, как собственных ушей.
Казаки нервничали, плевались:
— Тьфу, нечистые духи, басурмане!.. Догрозитесь вы, что мы вам глаза повыколем и языки поотрежем.
— Пойди-ка отрежь! — кричал янычар. — Спробуй.
— Чего мы зря стоим? — орали возмущенные казаки. — На кого глядим? Раз наш походный атаман не ведет на приступ, так мы сами пойдем.
— Пойдём! — подхватывая, вопили недовольные. — Чего зря стоим?
Все чаще и чаще стали роптать казаки.
А тут в довершение ко всему стало не хватать продуктов. Непривычные к лишениям, запорожцы взбунтовались:
— Чего мы стоим?
— Якого биса дожидаемся?
— Пидемо, братови, к персидскому хану. Вин нас гарно приме.
— Гей, пидемо!
— Пидемо!
С грустью прислушивался Татаринов к этим крикам. Что он мог поделать? И в самом деле, в любую минуту можно ждать открытого бунта. Самое страшное — это если запорожцы снимут осаду и уйдут в Персию. Это хуже смерти. Одни донцы не осилят взять крепость. Да если уйдут запорожцы, едва ли останутся у стен азовских одни донские казаки.
И вот однажды ослушники, горячие головушки, увлекли за собой на штурм крепости некоторых нетерпеливых казаков.
С печалью смотрел Татаринов с кургана, как бурливой волной окатили казаки крепостные стены. Под яростным ружейным и пушечным огнем врага они перебрались через ров, подставляя лестницы,
Неудачи следовали за неудачами.
Из Черкасска прибыл Чириков, стал требовать немедленного освобождения турецкого посла, грозя царским гневом.
А тут среди казаков распространился слух о том, что с часу на час в Азов должен прибыть огромный флот с отборными войсками, посланными султаном из Царьграда. И этот флот будто вызвали своим колдовством турецкий посол Тома Кантакузен и его толмач Ассан.
Слухи эти производили на казаков и запорожцев удручающее впечатление.
— Давай сюда к нам Фомку проклятого и его толмача! — орали они. — Нехай дадут нам ответ об этом. Давай посла!.. Давай!
Будь на месте походного атамана кто-нибудь другой, тот, видимо, при создавшемся положении растерялся бы, наделал массу непростительных ошибок. Но не таковский был Михаил Татаринов. Все эти невзгоды и неудачи, навалившиеся вдруг на его голову, только больше закаляли его волю. Умный, проницательный, он понимал, что все это временное явление и что надо дать какой-нибудь выход недовольству казаков. Он вызвал к себе есаула Пазухина.
— Панька, — сказал ему атаман, — что это ты уж больно красен, как рак вареный? Хмельного, должно, дюже зашибаешь, а?
— Да не без этого, атаман, — уклончиво произнес Пазухин. — Бывает иной раз, что и хлебнешь малость какую.
— Малость ли? — с сомнением взглянул на своего есаула Татаринов. — Гляди, парень, кабы тебя паралик не ударил.
— Все под богом ходим, — вздохнул есаул. — На то его святая воля.
— Бог-то бог, да сам не будь плох. Береженого, брат, и бог бережет.
— Да это хочь правда, — согласился Пазухин. — Слухаю тебя, атаман, что кликал?
— Слышь, казаки вон орут, требуют, чтобы Фомку Кантакузина им на глаза подать.
— Ну, слыхал, так что? Давай привезем его и толмача Ассанку.
— Так ведь побьют их казаки.
— А тебе что, атаман, жалко их? Да дьявол с ними, Нехай сгибают.
— Да мне их не жалко. Только, может, невинные? Вот, говорят, грамоты какие-то Фомка Кантакузин султану в Царьград да крымскому хану посылал. Вроде бы просил немедленно у них помощи. Казаки, мол, подошли к Азову, норовят забрать его… Вот оно какое дело-то. Только как Фомка мог послать те грамоты, ежели он в кайданах закованный, взаперти в темнице подвальной сидит? — хитрил Татаринов.
— Верно гутаришь, атаман, — оживился Пазухин. — Как он мог те грамоты послать, коль он в темнице сидит? Тут дело, атаман, не иначе, как колдовское… По колдовству все это деется… Слыхал небось: султанский-то флот к Азову идет?
— Слыхал.
— Так почему он идет? — пытливо посмотрел есаул на атамана. — Кто его вызвал? Тоже колдовским образом…
— Так что же, стало быть, Фома — колдун, что ли? — спросил Татаринов.
— Нет, — отмахнулся есаул. — Фомка не колдун, а предатель. А колдун — толмач Ассанка. Он, проклятый, всеми колдовскими делами ведает. Он на нас все неудачи и невзгоды наслал.