Степные рыцари
Шрифт:
— Ишь ты, — покачал головой атаман. — Ну ладно, давай привезем Фомку с Ассаном сюда на расправу.
— Беспременно, атаман, надо, — кивнул есаул. — Надобно ублажить казаков. Нехай они сами погутарят с Фомкой и колдуном Ассанкой.
— Ну ладно, так и быть, — сказал задумчиво Татаринов. — Нехай казаки гутарят с ними… — Атаман помолчал, а потом сказал: — Посылай-ка ты, Павел, казаков в Черкасск за Фомкой и его толмачом. Нехай поспешая везут их сюда на разговор с кругом казачьим.
Послав в Черкасск за Кантакузеном
— Это он, проклятый грек, все беды нам принес, — говорил он. — Ежели б Фомка не писал грамоты султану турскому да хану крымскому, то давно б мы забрали Азов.
— Истинный господь, забрали б, — как эхо, вторили старшины.
— А Ассан, его толмач, — колдун, — подзадоривал есаул, — он волшебством своим приносит нам неудачи.
Забурлили, заволновались казаки:
— А ну, подавай нам сюда растреклятого Фомку!
— На кол посадим!
— В куль да в воду.
— И колдуна его, нечистого духа, Ассанку сожжем!
И когда из Черкасска привезли закованных в кандалы, бледных, трясущихся от страха посла Кантакузена и толмача Ассана, казаки бурной волной окатили их.
— В куль да в воду! — потрясая кулаком, орал высокий старик в грязном атласном кафтане с большой серебряной серьгой в правом ухе. — В воду их, анчибелов [22] .
22
Анчибел — черт.
— На кол посадить! — надрывался другой казак. — Иуда, предатель!..
— Повесить колдуна Ассанку! — тонкоголосо выкрикивал Макарка.
— Сжечь на костре! — предлагал чей-то голос.
Высокий, статный боярин Чириков, побледнев как мел, стал раскорячившись около посла и толмача, распростер руки крестом.
— Не озоруй, честная станица! — осипшим голосом кричал он, стараясь перекричать толпу. — Не озоруй!.. Царевым именем прошу… Угомонитесь, атаманы-молодцы! Замолчите! Я прибыл сюда по цареву указу за турецким послом. Слышите или нет?.. Приехал за Кантакузеном. Повезу его к царю. Не входите в ослушание. Не входите! Царь-батюшка гневен будет… Плохо вам будет, плохо…
Некоторые наиболее благоразумные казаки, прислушиваясь к голосу боярина, неуверенно говорили:
— Да ну его к дьяволам, этого Фомку-посла! В сим деле царь еще разгневается на нас за своевольство.
— На шута он нужен, — отмахивались некоторые.
— Нехай увозит его боярин Чириков.
Но большинство казаков с яростью набрасывалось на таких.
— Да вы что, чума вас забери?! Да можно ли отпустить Фомку-злодея!
— Через него ведь все муки терпим!
— Побить Фомку и Ассана!
— Побить!..
— Предать смерти!
Пощипывая бороду, атаман Татаринов стоял в стороне и равнодушно смотрел на то, что происходило на его
Заметив его, Чириков разъяренно завопил:
— Ты что стоишь, как истукан?! Али тебя это не касается? Уйми своих голодранцев! Слышишь, уйми!.. Плохо тебе будет. Царь разгневается.
Толпа на мгновение ошеломленно замолкла. Слышались лишь отдельные выкрики казаков:
— Как? Как он сказал?..
Молчание было зловещим. Никто никогда не осмеливался оскорблять так казачий круг. Такое тяжкое оскорбление смывается только кровью.
— Побить боярина до смерти! — выкрикнул чей-то визгливый голос.
Словно очнулась от оцепенения толпа казаков, забурлила в шуме, в гневе непрощающем.
— Побить! Побить боярина!..
— На кол посадить!
— В куль да в воду!
Поняв, что совершил большую оплошность, Чириков помертвел от страха. Повытаскав сабли из ножен, к нему с ревом ринулись казаки. Чириков зажмурился, шепча посиневшими губами молитву. Но, видно, не суждено ему было умереть в этот раз.
Выхватив саблю из ножен, атаман Татаринов, как молния, рванулся к Чирикову, загородил его, стал между ним и казаками..
— Как походный атаман ваш, приказую не трогать боярина, — загремел его голос над толпой. — Не трогать, честная станица! Он государев посол. Я за него головой в ответе.
Вертевшийся тут же, около отца, Гурейка потянул Чирикова за рукав в канаву, вырытую для стока воды в буерак.
— Бегим, дяденька, я тебя укрою, — шепнул он боярину.
Чириков сразу все понял. Он спрыгнул в канаву и помчался за Гурейкой.
И пока войсковой атаман переругивался с казаками, утихомиривал толпу, Гурейка с боярином бежали среди кустарников боярышника и бересклета, обильно разросшихся по днищу оврага, к реке, туда, где среди покачивающихся на легкой волне казачьих лодчонок и баркасов плескалась будара боярина Чирикова.
Подбежав, Чириков прохрипел своим работным людям, сидевшим в бударе:
— Ну, робя, готовьсь! Поживей!..
Гребцы, хватая весла и опуская их в воду, засуетились.
— Ну, парень, — едва отдышавшись от быстрого бега, сказал боярин Гурейке, — не ведаю, чей ты и как тебя зовут… Но, брат ты мой, упас ты ныне меня от неминучей смерти. Вот тебе на память обо мне, — снял он с пальца золотой перстень с изумрудом. — Возьми. А когда подрастешь и придется, может, тебе бывать в Москве… Разыщи ты тогда дворянина Степана Чирикова. Я тебя вознагражу за все…
Он поцеловал Гурейку и вскочил в будару. Гребцы ударили веслами по воде, налегли, и будара, как стрела, полетела к Черкасску.
Боярин стоял на корме и благодарил бога за то, что тот вовремя дал ему возможность унести свою головушку целехонькой от сабель буйных казаков.
Плыл теперь боярин Чириков в далекую белокаменную Москву доложить царю Михаилу Федоровичу о мученической смерти Томы Кантакузена от рук рассвирепевших казаков. Хотя он и не видел убийства турецкого посла, но был убежден в этом.