Стержень мрака (Атлантический дневник)
Шрифт:
Если бы литературных премий не существовало, их не стоило бы придумывать. Вольтер, автор оригинала этой мысли, простит мое злоупотребление. У него нет другого выхода – он уже два с лишним столетия как классик, а я еще жив.
Гениев, в том числе самого Вольтера, точнее всего награждает история, и Нобелевский комитет не в силах изменить этот окончательный суд ни на йоту – ни в положительную сторону, ни в отрицательную. Рене Сюлли-Прюдом, Хосе Эчергай или Рудольф Ойкен, удостоенные нобелевских почестей при жизни Льва Толстого, давно отодвинуты историей на подобающее им место. Не исключаю, что сами они охотно променяли бы и чек, и жетон на долю толстовского таланта и славы.
Дефект Нобелевской и других подобных премий рангом пониже заключается в том, что они присуждаются комитетами, а любой комитет имеет свойство отвергать смелые
Согласно известной поговорке, верблюд – это лошадь, спроектированная комитетом. Легко убедиться, что список нобелевских литературных лауреатов, сегодня уже вековой, сплошь и рядом состоит из таких верблюдов, чьи имена давно и заслуженно изгладились из нашей памяти. У меня нет сомнения, что точно так же изгладятся имена большинства сегодняшних подставных лиц, которых я даже не потружусь называть, чтобы не спугнуть положенной им безвестности.
Но иногда механизм дает сбой, и подлинные таланты вроде Уильяма Фолкнера, Уильяма Йейтса или Альбера Камю попадают в несвойственную им компанию кумиров на час. Может быть, у стокгольмского комитета срабатывает некий предохранительный клапан, не дающий ему окончательно превратиться во всеобщее посмешище.
Один из самых характерных инцидентов такого рода произошел в 2001 году, когда выбор Стокгольма пал на В. С. Найпола, уроженца Тринидада, гражданина Великобритании, индуса по происхождению. В этом сомнительном качестве ему вообще бы не полагалось ничего, потому что страны и континенты учитываются прежде таланта, хотя многие уже давно, с 60-х годов XX века, считают Найпола лучшим современным англоязычным писателем. Более того, он считался практически дисквалифицированным ввиду отсутствия ярко выраженной любви ко всему прогрессивному, без чего путевки в Стокгольм уже практически не выдают.
Причина, по которой этот бесперспективный кандидат был извлечен из черного списка, однозначна, причем именно та, которую Нобелевский комитет старательно отрицал: 11 сентября 2001 года. Эта дата показала, что именно Найпол, стоящий в стороне от модных прогрессивных идей, изображал реальный мир, в котором мы живем. От него уже просто некуда было спрятаться.
Эскиз творческой и человеческой эволюции Найпола дает Брус Боуэр в статье «Цивилизация и В. С. Найпол», опубликованной в журнале Hudson Review. Уроженец заштатного Тринидада, Найпол стал как бы по определению символом и жертвой колониализма, который так полюбили обличать его нобелевские коллеги. Но взгляд изнутри – совсем не то, что позиция постороннего. Коренные жители метрополии самим фактом своего рождения наделены привилегиями, за которые выходцу из бывшей колонии пришлось долгие годы бороться. Найпол появился на свет в индусской семье – его предки были вывезены на карибский остров англичанами по кабальным контрактам, и такими индийскими колониями сегодня пестрит кругосветная карта бывшей империи. Нельзя сказать, чтобы опыт Тринидада был для будущего писателя бесполезным бременем – он лег в основу его лучших романов, а этническая и религиозная пестрота острова стала залогом проникновения в сердце других культур. Но главным воспоминанием и клеймом колониализма осталось невыносимое культурное удушье окраины мира, места, где никогда ничего не происходит.
В романе «Дом для мистера Бисваса», который многие считают непревзойденным шедевром Найпола, главный герой не может прийти в себя от мысли, что его шурин побывал в Лондоне и видел воочию великих людей, о которых здесь лишь читают в газетах. Сама мысль, что он спит под одной крышей с таким человеком, опьяняет его.
Найпол покинул Тринидад при первой возможности, сразу по окончании школы, получив конкурсную стипендию в Оксфорде, и больше туда не возвращался, разве только в личине именитого гостя. С тех пор он живет в Англии, которую считает домом и от имени которой он и принял свою нобелевскую награду. Но главным героем его произведений, по крайней мере после «Дома для мистера Бисваса», стал человек, утративший родину и поселившийся в огромном мире, без корней и опоры, без ориентира и культурной среды. В английском языке есть для этого емкое слово, exile, соединяющее в себе значение эмиграции, изгнания, утраты чувства дома. Такова судьба миллионов людей в XX веке, в том числе и тех,
Герой рассказа «Один из многих» – индус, слуга дипломата, который у себя на родине считался, или считал себя, значительным человеком, хотя жил, по собственному признанию, на клочке тротуара под галереей господского дома – туда к нему заглядывали другие важные в округе люди потолковать о том о сем. Все опрокинулось, когда он отправился вместе с хозяином в Вашингтон, где стало очевидно, что его реальное состояние – просто рабство. В конце концов ему удается сбросить эти оковы, жениться на чернокожей американке, к которой он питает неизгладимое кастовое презрение, и стать совладельцем индийского ресторана, гражданином США. Эта сказочная судьба, о которой миллионы его бывших соотечественников не смеют даже мечтать, обернулась для него полным замешательством, фактическим выпадением из жизни, к которой он привык. Вот какие мысли приходят ему при взгляде на собственный дом в американской столице:
Его запахи странны, все в нем странно. Но моя сила в этом доме – в том, что я посторонний. Я запер свой ум и сердце для английского языка, для газет, и радио, и телевидения: я больше не хочу ничего понимать и не хочу ничего узнавать.
Я – простой человек, который принял решение поступать и видеть от своего имени, и вышло так, словно у меня несколько жизней. Я больше не хочу к ним добавлять: я был когда-то частью потока, никогда не думая о себе как об отдельном присутствии. Потом я взглянул в зеркало и решил быть свободным. Все, что дала мне эта свобода, было знание, что у меня есть лицо и что у меня есть тело, что я должен кормить это тело и одевать это тело на протяжении ряда лет. Затем все кончится.
Одно из неповторимых достоинств художественного творчества Найпола, крепко роднящее его с другим литературным изгнанником, Джозефом Конрадом, заключается в способности проникновения в чужую культурную среду, полного перевоплощения. Действие повести «В свободном состоянии» и романа «Излучина реки» происходит в Африке периода ломки колониальных традиций и порождает в читателе ощущение, словно они написаны человеком, всю жизнь прожившим в Африке. Невольно вспоминаешь «Ностромо» Конрада с его подробным латиноамериканским колоритом. Африка Найпола – это последняя черта цивилизации, периметр ее краха, не альтернатива колониализму, а приговор его бессилию. Подобная мысль, конечно же, никогда не посещала политически корректные мозги Надин Гордимер или Гюнтера Грасса, нобелевских лауреатов из правильного, традиционного списка.
На каком-то этапе своего творчества В. С. Найпол, судя по всему, разочаровался в беллетристике как орудии познания мира, и его лучшие книги с тех пор принадлежат к жанру документальных путешествий. Но чуткость и любопытство остались прежними – автор предпочитает оставаться в тени, выводя на первый план своих собеседников с их сплавом культурного обаяния и диких предрассудков. Вот как характеризует этот дар Брус Боуэр:
В любом случае, из чтения этих книг явно предстает один факт: Найпол посещает чужие страны не потому, что желает осудить, а потому, что желает понять – понять индивидуальные культуры, вид homo sapiens в целом и, в самом сокровенном смысле, понять себя. В конце концов, это ведь человек, который в своей нобелевской речи охарактеризовал себя как сумму своих книг – имея в виду, как он объяснил, что его книги, как художественные, так и нехудожественные, выросли из необходимости понять собственное происхождение, прощупать и промерить «области окружающей тьмы», этот загадочный контекст, сформировавший его личность.
Некоторые из этих книг отличаются весьма резким по тем временам взглядом на цивилизацию ислама, и эта резкость, наряду с африканскими романами, казалось бы окончательно закрепила Найпола в «черном списке» Нобелевского комитета – откуда его так неожиданно вышибли самолеты террористов 11 сентября.
Когда заходит речь о Найполе, неизбежно всплывает имя, которое хочется поставить рядом. Нет, речь не о Джозефе Конраде, предтече и хроникере начальной фазы распада кругосветной колониальной империи. Был еще один человек, чье имя неизбежно англизируется в Джозефа, тоже по-своему поэт империи и наблюдатель вчуже – нобелевский лауреат Иосиф Бродский.