Стёжки-дорожки
Шрифт:
В стылом храме намоленном,
Вместе с чьей – то женою, мы попросим у Бога:
Только был бы живой.
Нет родней тебя, хоть и кровью не связаны.
Может феей судьбы мы друг другу предсказаны.
На секунду Артёму показалось, что даже движок автобуса затих. Повисла пауза, сердце его пропускало удары. Из начала салона послышались хлопки. Потом еще. Несколько пассажирок обернулись и дружно рукоплескали. Мира засмущалась. Артём еле выдавил:
– Это очень мощно! Ты поэт. Хоть я
– Я так хочу его увидеть!
– И я, – девочка снова прильнула к нему, обвив ручонками. Артём съежился, напрягся пружиной, не привыкший к телячьим нежностям и открытым проявлениям чувств.
– Знаешь, у нас на комплектацию носилок всегда сильных рук не хватает. Я могу записать нас на склад. Нужно складывать носилки в комплект специальный и грузить. Согласен?
– Если я правда помогу тебе.
– Ни мне. Всем, кто там за лентой.
– За какой лентой?
– В смысле? На фронте. Там, где бой. Где наш отец.
– А машина сразу на фронт?
– По – разному бывает, иногда в другом месте еще гуманитарку догружают, если машину найдем большую. Ведь курьеры тоже добровольцы.
– Тебе зачем?
– Да так, просто спросил.
Через несколько дней ребята заступили в ночную смену. Без сопровождения взрослых на комплектацию не берут. Поэтому Эльба приехала с детьми. До трёх утра упаковывали. Комплектовали. Укладывали и грузили. Спина у Артёма ныла уже через час и гудела, будто на ней проходили соревнования по дзюдо. Эльба пошутила еще, мол, ангельские крылья пытаются прорезаться. Несмотря на усталость и боль в мышцах, Артём все решил. И о своем решении он не сказал никому.
***
Огромная фура съехала с ровной дороги. Он посмотрел на дисплей. В пути уже больше двух суток. Значит. Фронт рядом. Явственно внутренности ощущали бездорожье. Вода закончилась. Хорошо, под тентом было место, а коробки грузили так. чтоб не упирались в брезентовую крышу фуры. Нестерпимая духота и невыносимое желание справить надобности. Мочевой пузырь готов был взорваться в любой момент. «Надо постараться заснуть. Не на носилки же мочиться». Он поймал себя на мысли, что говорит вслух.
– У тебя вода осталась?
Артём взмок мгновенно. От неожиданности и страха.
– Ты совсем дура? Что ты здесь делаешь?
– А ты?
– А если бы ты узнала, что твой отец жив, а ты всегда считал его мёртвым подонком, и встретишься ты с ним или нет, зависит от шального осколка какой– нибудь мины, ты бы не сделала все, чтоб увидеть его? А? Вылезай уже. Слышишь голоса? И бахает где – то, кажется, мы рядом.
– Как ты здесь его найдешь? А если мы нарвемся на чужих?
– У меня рунический гальдстафф на плече, эти идиоты не отличат свастику от него, и я несколько дней на всякий случай изучал карту местности. Смотрел военкоров прямые эфиры и учил произношение «паляниця».
– А чего это такое? – сначала показались вздёрнутые рыжие косички и завиток челки, будто стружка березовая.
– Паляница – хлеб по – украински. Но за кого ты они вычисляют по произношению. Шифр понимаешь? Чё ты там тащишь?
– Ну, термос, аптечку. Жгуты всякие. Лекарства, вещмешок. Полотенце. Куртку теплую и ботинки.
– А ты здесь до зимы планируешь? – усмехнулся Артём. Мира хмыкнула и потешно дёрнула плечами.
Резко завизжали шины. Зашипело над брезентовой крышей. Бухнуло спереди, сбоку. Затрещал, загудел тент и открыл пасть, обнажив синее небо с плюшевыми, сбившимися над ними в стаю, облаками. Трясся асфальт, будто по нему шагал гигантский трансформер. Огромная фура брякнула запчастями, подпрыгнула, и сотрясая груз, который начал вываливаться за борт, остановилась. Вибрируя. Дети вжались в коробки, обхватив друг друга. Сухо трещали автоматные очереди, поползли над головами черные прерывистые ленты дыма. Вдруг всё затихло. Оптимус удалялся. Унося с собой содрогание земли. Визжали гиенами рвавшиеся снаряды всё дальше. Артём, колошматясь от страха, выглянул наружу сквозь рваный тент. Возле фуры, со стороны водительской двери, лежал человек. Ничком. В луже крови. Тёма спрыгнул.
– Ты куда? – запричитала Мира. – Не ходи. Убьёт.
– Ты думаешь под брезентовой тряпкой безопаснее?
Он опустился на карачки и пополз.
– Кидай аптечку. Он стонет.
– Ты знаешь, что делать?
– Конечно, зря что ли благодаря папаше уйму книжек медицинских прочёл. Жгут ищи. Ногу надо перетянуть. Иначе от потери крови умрет. Он с трудом перевернул раненого.
Мира выкарабкалась из машины на воздух. Достала аптечку.
– Есть. Я смотреть на это не могу, – слезы катились градом. Она прижалась к раскуроченной шине и тряслась.
– У него голова пробита, блин, надо бинтовать. Бинты давай. Ищи стерильный, начал командовать парнишка, затянув на ноге резиновый жгут.
Единственный глаз человека распахнулся:
– Беги. Оборону, похоже, прорвали. Здесь жарко.
– Так лето же, дядь, мы тебя не бросим.
– Катя, где Катя? – проскрипел мужчина, Мира вытаращила глаза и нагнулась, заглянув под машину. Увидела женскую руку.
– Мы попробуем тебя перетащить с дороги и потом к ней. Рация есть?
– Есть, в кабине.
– Давай лезь и ори, сос, хелп. А мы где, дядь?
– Да, Сартану только проехали. Рядом Вагнеровцы должны быть.
– Я читал, у них и бывшие заключенные воюют.
– Типа того. Вы же дети, тикайте, – раненый сипло вздохнул и отключился.
Артем пополз к раненой с той стороны машины. Мира надрывалась в рацию. Нажимая на все кнопки. Ответа не было. У женщины, раскинувшей руки, на бронежилете поверх футболки нашивка «Пресса». Мальчик пощупал пульс. Крови не видно. Пальцы ее неожиданно с силой схватили руку мальчика, еле слышно прошипела: