Стёжки-дорожки
Шрифт:
– Не плачьте, вот, наконец, и свидитесь. Радоваться надо.
– Я ехала этим маршрутом последний раз десять лет назад. Осенью. Помню только скрежет метала, хлопок, летели стойки металлические над головой с зазубринами, люди, чемоданы, осколки стёкол. Вагон резко так накренился в сторону. Тряска началась, как в сильную турбулентность в самолёте. Потом пропали запахи и звуки. И все.
– Какой ужас, ублюдки, слышал. Вроде, всех поймали наши с фэсами. Но я бы не церемонился, сразу бы к стенке. Столько душ невинных …
– Знаете, Анатолий, я никогда не думала, что сяду снова в поезд. Все это время я жила чужую жизнь, не свою, – Альбина посмотрела в темноту за окном, сделала маленький глоток коньяка, а он следил за плавными движениями её изящной руки, будто больной наблюдает за рукой лекаря – хилера, который обещал чудесное исцеление
– Почему вы так говорите? Альбина, – Анатолий запнулся, произнеся имя, будто что – то вспомнил. На миг задумался. Женщина заметила, как на мгновение его зрачки стали темнее, будто в цветочный мед упала капля йода, он продолжил: – Как называли вас родители? Они живы – здоровы?
– Ох, нет, давно умерли. Царствие Небесное. Один за другим, ещё в 99 – м. Папа называл Алька. Как я не любила эту собачью кличку. Мама – исключительно Бина. Ещё лучше, – она фыркнула, уголки губ поползли вниз. Лет до сорока пяти просила всех называть меня Альвиной. Вроде одну буковку меняешь, а слуху приятнее.
– Не согласен. Мне нравится ваше имя, редкое, вы первая Альбина в моей жизни. А вот Алек знавал, и не одну. По крайней?
– Что, простите? – он махнул бутылкой коньяка.
– Да, конечно. И надо бы поспать. Рано вставать.
– Я в Твери сойду. А вы?
– Я до Москвы. Там по делам и на такси к своим.
– Мне в Калязин надо.
– Питер – Углич ходит до Калязина. Зачем вы на московском – то? Неудобно. С Твери часа три, с Москвы подольше.
– Так вы места тамошние знаете?
– Не так, чтобы очень, но бывала. Там у мужа родня жила. Вот решила и я перебраться. Говорят же, на старости к земле тянет. – Какая вы старая, вы красавица, я бы на руках вас носил, клянусь, вот на этих самых руках, – он протянул руки, словно держал младенца. И улыбался как мальчишка. «Хороший человек», – подумала Альбина.
– А жена что же, не с вами?
– Нет её, и не было. Это все в мечтах осталось. Эх, жаль, поезд быстро мчится. А так хотелось бы, как говорят, завести разговор случайных попутчиков. Можно и выложить все как на духу. Вышел на перроне, выдохнул, махнул рукой, и забыл чужие откровения как плохой сон. Но вы спать хотели, конечно, ложитесь. Он сгреб остатки еды со столика в пакет и вышел из купе.
Альбина быстро расстелила матрас, заправила постельное на своей полке. Стянула джинсы, повесив на крючок и юркнула под простыню, спрятав сумочку под подушку. С удовольствием опустила уставшую от мыслей голову на хрустящую наволочку, и в рокоте колёс послышался, почти явственно, напев: тут – тук – ван вей – тук – тук – тикет, ван вей тикет. И она вспомнила как в шестнадцать лет сбежала в Москву. К другу по переписке. Как же его звали? Собственно, кого я хочу обмануть. Конечно, она помнила его имя. Они весь день гуляли по улицам Москвы, ели мороженое, смеялись, в обнимку, полуразвалившиеся на скамейке, под ивами на Патриарших. У них были только сутки. Вечером унеслись на электричке, которую он называл «кукушкой», в их единственную ночь. Напоминанием о которой осталась песня из магнитолы под стук пригородного поезда и её Маша. Ван вей, ван вей, ван вей тикет. Засвербело в носу. Не рыдать. Этого ещё не хватало. Она промокнула краешком простыни глаза. Так и не простила его. Прошло сорок лет. Сорок лет помнит его руки, глаза, и волосы цвета лета и солнца, прядь золотистая, прядь каштановая, чёлка всех оттенков канареечного. И это дурацкое название дачного поселка Лишняги. Сосед, дед Митя, который вёз их на своём Москвиче утром до станции, рассказал историю местного Сусанина. Это все, что помнила об этом месте. Как избирательна память. Житель Лишняг, Иван, зимой 1941 – го года, заманил немецкую автоколонну в глубокий овраг у речки с таким же потешным названием Полосня вместо того, чтобы показать дорогу в соседнее село, и казнили фашисты героя. Немецкие машины по льду не смогли выбраться из западни. А ведь он один из винтиков, застопоривших взятие Москвы. Эх, полнится Иванами да Марьями Россия. И почему я Альбина, а не Наташа?
В этот момент вошёл Анатолий. Что – то больно кольнуло под лопаткой, пересохло в горле. Он держал в руках очередной поднос с чаем и шоколадом для особенных, её взгляд выхватил на запястье еле заметную, светло – синюю, корявую наколку.
– Альбиночка, чайку? Ещё по одной и в школу не пойдём?
Сон ушёл. Рядом незнакомец. И осколки воспоминаний.
– Знаете, расхотелось что – то, – Альбина пыталась скрыть накатывающее волнение, запустила руку под подушку и вытащила телефон. – Ох, первый час ночи, Тверь, наверное, скоро. Уже дождусь, когда вы сойдете. И часа три останется поспать.
– Ну и славно, давно я с приятной женщиной вот так, наедине, не бывал.
– А что, чаще с неприятными сидели? – Анатолий громко постучал ложкой о стеклянные бока граненого, будто пытался унять бурю в стакане. Желваки заходили ходуном, ноздри подрагивали.
– Вот умеете вы, я погляжу, истину за хвост подцепить. Вы точно не учитель? Или может, эта, из психологов?
– Я библиотекарь.
– Ага, оно и видно.
– Не клеится у нас разговор опять, – женщина придвинулась к холодной оргалитовой стене купе, подтянула колени к груди и подтянула повыше одеяло.
– Да, сидел я. Нехороший я человек, жизнь моя тому доказательство. Альбина молчала. Сердце будто пропускало удары. Ладошки вспотели. – Дамочка, не бойтесь. Не маньяк я, – усы его растянулись в улыбке, оголив неровный ряд зубов и скол на верхнем резце. – Знаете, горячий был, охочий до справедливости. Нёсся по трассе, а темень, ни одного фонаря километров тридцать. А шестьсот уже проскочил. Руль било. В сон клонило, думаю, надо остановиться. Покемарить. Гляжу, тачка. Задние габариты мигают. Притормозил, думаю, может, случилось что. А спереди машина гайцов. Без огней, не сразу и заметил гадёнышей. Ну уже тормознул, вышел. А курить жуть как хотел, сигареты кончились. Я в раскачку подхожу, стрельнуть – то, они меня не сразу заметили. Слышу, удары глухие, мат и стонет кто – то. Два здоровенных мусора, в смысле, гаишника, охаживают человека. Он лежит, уже и не дёргается. Может и виноват, так вы, суки, везите в отдел. А не вот так, в ночи, шакалье, убивать. Я закурить – то и попросил. А тот, что пониже сразу ко мне, фонарём светит в лицо, палкой машет перед носом. И нехорошо так мне ответил. Я зацепился. Мол, человека вдвоём, без суда и следствия, на трассе. А тот, как засипит, лежачий, помогите, мол, убивают. Деньги забрали. И тут второй на меня пистолет наводит. В упор наставил, дуло в лоб глядит. Я со службы пару точек не забыл, которые на раз вырубают, уложил отдохнуть того, что валыной размахивал. Проглядел, как второй перезарядил и пулю мне вогнал, в плечо навылет. Лежачий орёт, ползет по трассе. Упал я, не столько больно, сколько неожиданно. Тот наклонился, хотел руки заломить, рычит, угрожает. Не на того напал. Я силы не рассчитал. И одним ударом вырубил. Парня за тащил в тачку. И рванул. Довёз его до больнички. Даже не знаю, выжил, нет. Хотел бы узнать, руку пожать. Знаете, кому тюрьма – ад. А я там смысл нашёл. С батюшкой храм тамошний подлатали, начальник душевный был, работал там в столярке, профессию заимел. И вот выходить и смысла не было. А срок мне вкатали не маленький. За убитого мента. Да, вот так. Убийца я. Тяжело было по началу с мыслёй этой. А под конец срока сестра приехала на свиданку и говорит. Дочь у меня есть. Ирония какая, а? Мент тот убитый мной Калязинский. Ведь случилось всё здесь, в Тверской области. Его там где – то, на родине, похоронили. И дочь моя там. Кровинушка. Я и знать не знал. Была у меня девочка. Хорошая девочка. Три раза и виделись, один раз было, да в армейку ушёл. Ждать обещала. А спустя месяц и писать перестала. Я сбежал. Дурак. Ох, дурак. Но к лучшему оказалось. Сутки на перекладных от патрулей. Не знаю, что уж там случилось. Да и знать не хочу. Главное, дочь у меня, понимаете? Дочь. Смысл появился. Спасибо, дорогая соседушка, что молча, не перебивая, послушали. Жаль, что замужем ты. Под конец путешествия нашего уже и на ты можно. Согласна?
– Согласна.
– Через пятнадцать минут Тверь. Готовимся к выходу, – в дверь постучалась проводница.
– Мужу привет. Пойду в тамбур, там подожду, – Анатолий накинул куртку, подхватил рюкзак, подмигнул. И не оборачиваясь вышел.
– Анатолий… – окликнула Альбина. – А ты, правда, никогда не знал Альбину? – последнюю фразу прошептала женщина. Но он не услышал. Через пятнадцать минут поезд тронулся. Застучали колеса набатом по железной бездушной тропе унося в утро шанс. Шанс все изменить.