Стезя и место
Шрифт:
— А ты слушать стал бы? Такое, ведь, только от жены или от матери… да и то, если выслушать захочешь.
— Добрый. Кхе… вот не было печали! И чего с ним таким добрым делать?
— Ему бы отдельно пожить, хозяином, главой семьи… Ты же, батюшка, весь новую обустроить собираешься? Ну, так поставь Лавра на это дело, ей богу польза будет!
— Кхе! Подумать надо. Прямо Иродом меня каким-то изобразил… Отдельно пожить…
— Знаешь, батюшка, пока я семью свою не потерял, о таких вещах тоже не задумывался. А вот пожил здесь немного, да сравнил житье у Михайлы в крепости с житьем в Ратном… Не Ирод ты, конечно, но крут… крут. А в крепости воля! Соблазн, конечно, но как людей окрыляет! На Илью смотрю и не верю, что пьяницей обозником был. Наставники, хоть и ворчат, а сами подумывают,
— Ну, распелся! — Корней, начавший, было, злиться при разговоре о Лавре, когда речь зашла о крепости, помягчал прямо на глазах. — Прямо рай земной там у Михайлы! Можно подумать: в Ратном ад, а я тут за главного черта…
— Не в том дело, батюшка! Просто в Ратном все заранее известно, у каждого свое место и стезя, и ничего изменить уже невозможно или очень трудно, а там каждый себя проявить может, кто к чему способен. Здесь — будь тем, кем ты должен быть, там — стань тем, кем можешь стать, вот у людей таланты и открываются. Думаешь, когда я по степи гулял, ко мне одни душегубы, да отчаявшиеся люди приходили? Как раз, таких-то меньше всех было. По большей же части: либо те, кто от обыденности извечной и неизменной уходили, либо те, кого место и стезя жизненная не устраивали, потому что чувствовали в себе силы на большее. Я, когда на княжью службу вернулся, только таких с собой и забрал. Ратное закоснело, простору не дает, людям себя проявить трудно…
— Удивил! А то я не знаю! Зачем, думаешь, я бояр отселил, выселки восстановил, новую весь ставлю, крепость Михайле не только дозволяю, но и помогаю обустраивать? Да Ратное, если сравнить, тот же сотник Корней, а многие ратнинцы — как ты про Лавра сказывал — им отдельно пожить только на пользу пойдет. Только нельзя было раньше. Теперь можно, но немногие это понимают.
Кем-кем, а тугодумом Корней не был никогда — идеи умел подхватывать на лету и ценность свежего, стороннего взгляда понимал отлично, а то, что перечисленные мероприятия он проводил совсем по другим причинам — дело десятое. Самолюбие требовало ответа на упрек в неправильном отношении к Лавру и воевода продолжил мысль, на всякий случай, обозначая озабоченность возможными неприятностями — беды большие или малые, рано или поздно, все равно случаются, а потому предрекать что-нибудь «эдакое» можно было, не опасаясь ошибиться.
— Крепость, Леха, если хочешь знать, такое место, что ты там как бы и в Ратном, но, в то же время, и на воле. Соблазн, ты прав, а от соблазнов, знаешь ли, многие беды случаются, во всем мера нужна. Я, честно говоря, думал, что не справятся — шутка ли дело, крепость на пустом месте сладить? Однако, пока не скулят, и знаешь, как-то мне тревожно от этого. Вроде бы и радоваться надо, а я все беды какой-нибудь жду — не бывает в жизни так, чтобы все удачно, да гладко шло.
Позиция «ожидание неприятностей» и впрямь оказалась безошибочной, что Алексей немедленно и подтвердил:
— А ты знаешь, батюшка, что Михайла прилюдно от воеводского наследства отказался?
— Что? — Новость оказалась настолько неожиданной, что Корней даже не поверил: — Как это отказался?
— Да так и отказался. Собрал всю родню, которая в крепости живет — отроков и Илью — и сказал Демьяну: «После деда Лавр воеводство наследует, а после него ты. Я тебе дорогу перебегать не собираюсь, земля велика, для меня воеводство найдется». И назначил Демьяна городовым боярином в крепости. Потом, правда поправился и вместо «городовой боярин» слово какое-то иноземное употребил, но Илья не запомнил.
— А почему же?.. Кхе…
— Почему тебе не доложили? — угадал недоговоренное Алексей. — Ну, смотря кто тебе докладывает. Мог и не понять важности сказанного, а мог и понять, но не захотел тебя тревожить или…
— Поганец!!! — взорвался, недослушав, Корней. — Сопляк, едрена-матрена, князем себя возомнил, бояр ставит, дела о наследстве решает! Ну я его… Леха! Вели седлать, в крепость едем, я ему покажу городового боярина! Я ему такого…
— Какая крепость? Федор и Осьма сейчас…
— Подождут! Вели седлать, я сказал!
— Да погоди ты, батюшка Корней! Что за пожар?..
— Что? Перечить? Да я тебя самого… едрена-матрена…
— Сотник Корней! Остыть! Подумать!
Ох и давно же ратнинский сотник не слыхал обращения к себе в таком тоне, да и кто теперь в Ратном мог себе это позволить? Только другой сотник, прошедший огни, воды и медные трубы. Даже более того: власть ратнинского сотника опиралась на традиции и правила, выработанные несколькими поколениями ратнинцев, живших во враждебном окружении, и на въевшееся в кровь понимание: внутренние раздоры гибельны, дисциплина и беспрекословное подчинение командирам — не просто норма поведения, а условие выживания. Алексей же пришел со стороны и имел опыт командования полубандитской вольницей, когда за спиной у атамана ни традиций, ни обычаев — ничего, кроме собственного авторитета, крутизны и способности подчинить себе почти любого отморозка, а неподчинившегося убить, не задумываясь — не просто лишить жизни, а расправиться быстро и эффектно, в назидание другим. Вот этот-то сотник-атаман, отнюдь не на пустом месте заработавший прозвище Рудный Воевода, сейчас и рявкнул на Корнея. Не мудрено было и оторопеть, пусть всего на пару секунд, пусть потом обычная злость перешла уже в стадию ярости, но ярость у Корнея была холодной, иначе не выжил бы и сотником бы не стал. А холодная ярость разум не затмевает, потому что холодная ярость это — мысль, это — обостренное восприятие окружающего, это — ускоренная реакция…
Корней, чисто по инерции, еще прорычал:
— Ты на кого посмел?..
Однако мышцы уже напряглось, глаза хищно прищурились, руки уперлись в столешницу, готовясь помочь телу выброситься из-за стола, а искалеченная нога привычно нашла протезом устойчивое положение, чтобы после прыжка или быстрого широко шага тело пришло на здоровую ногу.
Ничего из происходящего от Алексея не укрылось и секретом для него не было. Он не раздумывал, не прикидывал: что, да как, не выбирал подходящий к случаю способ поведения — жизненный опыт, в сущности, ни что иное, как набор готовых рецептов реакции на те или иные обстоятельства, позволяющий не терять время на анализ ситуации и принятие решения, а действовать интуитивно, а значит, мгновенно. Вот и сейчас Алексею даже не пришлось удерживать себя от желания вскочить навстречу Корнею — подобное действие породило бы некую гармонию взаимного движения противников с неизбежным продолжением в виде силового контакта, как в классическом танце одно па является гармоничным продолжением предыдущего и предтечей последующего. Но как раз гармонию-то развития конфликта Алексей и научился ломать, самоутверждаясь и самореализуясь в роли Рудного Воеводы.
Собственно, на протяжении разговора с Корнеем, Алексей уже дважды применил эту тактику. Один раз — в ответ на корнеевский сарказм по поводу «мудреца всеведущего», он перевел разговор на сходство деда и внука одинаково использующих шрамы на лице. Второй раз — в ответ на «удар ниже пояса» по поводу женитьбы на Анне-старшей. Здесь Алексею ничего и придумывать не пришлось — просто отдался требованиям обычая. Корней оба раза «повелся» и, хотя во втором случае он и раскусил показное смирение собеседника, конфликтная ситуация оба раза угасала в зародыше.
Не сказать, чтобы Алексей делал это сознательно, тем более, предварительно обдумав, просто оказавшись с глазу на глаз с первым лицом местной иерархии, он «на автомате» перешел в состояние Рудного Воеводы, оказавшись «между двух огней» — с одной стороны обычай и обстоятельства требовали подчинения старшему, с другой стороны Алексей не мог позволить топтать себя. Даже во вред себе, даже перед угрозой серьезнейших последствий, не мог и все! Положение спас опыт Рудного Воеводы — Алексей, ткнув указательным пальцем в сторону Корнея выкрикнул: