Стезя и место
Шрифт:
— Как тебе сказать, деда? Была тут одна заковыка… очень серьезная. Вот я тут поминал такой ресурс, как право командовать людьми, уважение, готовность подчиниться. Честно говоря, не знал я толком, насколько этот ресурс у меня велик — как отроки ко мне относятся. Не было случая проверить.
— Ага! А теперь, значит, знаешь?
— А теперь знаю. Ребята старшинство Дмитрия признали. За дело признали, потому что он — воин от Бога, но я для них остался все равно старше Дмитрия. Ну, как бы… если б я боярином был, а он воеводой моей дружины, но понятно это стало только после того, как ты меня от старшинства отрешил, да и то не сразу.
— Кхе! А без этого, значит ты не боярич?
— А ты, без ратнинской сотни, сотник?
— Угу. А почто от наследства
— Отказался я, деда, от того наследства, про которое думают те, кто ничего в происходящем не понимает, кто считает будто все и дальше будет так оставаться, как было прежде. А ратнинской сотне такой, как прежде, уже не быть. И самой сотне не быть — вместо нее будет дружина Погорынского воеводства, а может быть, и Погорынское войско, состоящее из воеводской дружины и дружин Погорынских бояр. Ты как-то сказал, что неизбежность перемен понимаешь, но сотню не бросишь. Я с этим и не спорю — пусть сотня свой век доживет по старине, но смену ей готовлю уже сейчас. Так что, я не от Лисовиновского наследия отказался, а от неизменности бытия нашего рода, Ратного, всего Погорынья в целом.
— Кхе. Помню я тот разговор, внучек, помню… из Турова как раз возвращались. Но то слова были, а такого скорого превращения слов в дела… не ждал… нет, не ждал. Завидую я тебе, Михайла… вот так бы все бросить, да начать устраивать все по своему разумению… не бросишь. — Корней тяжело, по-стариковски вздохнул. — И годы не те, и люди не дадут старину рушить, хотя она и сама уже рушится. А ты… молодец, одним словом… Бог в помощь, внучек… боярич Михайла Фролыч.
Дед с внуком еще долго сидели, перекладывая на столе «условные обозначения» из одной кучки в другую. Дело шло на лад, оказывается, добычу можно было распределить так, чтобы не осталось обиженных и недовольных, и все, казалось бы, было хорошо, но Мишка время от времени, ловил на себе удивленно-оценивающий взгляд Корнея, явно обнаружившего во внуке какие-то, хотя и положительные, даже радующие, но совершенно неожиданные черты.
Воспользовавшись радостно-ошарашенным настроением Корнея, Мишка выставил два условия. Первое — «зачесть» добытые Младшей стражей доспехи, для снятия долга с отроков, которым кольчуги и шлемы были даны, выражаясь терминами ХХ столетия, в лизинг. Причем не только доспехи становились собственностью «курсантов» Академии, но и дальнейшая их переделка (ребята ведь растут) должна была производиться бесплатно.
По поводу второго условия пришлось поспорить. Мишка попросил разрешения на самостоятельный рейд Младшей стражи для захвата большой пасеки, расположенной не столь уж далеко от маршрута возвращения к болоту. В крепости, по Мишкиному разумению, должны были быть собственные мед и воск.
Дед сначала отказал наотрез — отпускать мальчишек одних он опасался, да и для конвоирования полона Младшая стража была отнюдь не лишней. Пришлось Мишке доставать карту, начерченную им со слов Ионы. Карта, захваченная на хуторе у смотрящего Ловиты, хоть и была более точной и подробной, но оказалась «слепой» в экономическом смысле. На Мишкиной же карте были указаны не только населенные пункты. Но и то, чем занимается их население. Так, две скромные точки, совершенно не привлекавшие внимания Корнея, поскольку обозначали количество жителей менее сотни, на деле оказались пасекой с несколькими десятками ульев, и обширным фруктовым садом, рядом с которым находился «винзавод». Там, как рассказал Иона, из яблок делалось аж три сорта вина — сидр, обычное яблочное вино и кальвадос. Присутствовавший на допросе Стерв, отнесся к незнакомым словам совершенно равнодушно, Мишку же слова «сидр» и «кальвадос» просто ошарашили — он-то был уверен, что Журавль пробавляется простецким самогоном, а тот оказался чуть ли не эстетом.
Неизвестно, что в большей степени подвигло Корнея на согласие — кодовое слово «вино» или согласие Мишки пойти в рейд всего двумя десятками опричников, но в сопровождении взрослых ратников — десятка Егора — однако разрешение на рейд, все-таки, было получено.
Пасеку брали ночью. Мишка провел вместе с дедом возле пчел так много времени, что сумел выставиться «экспертом» даже в глазах десятника Егора, промышлявшего в молодости бортничеством. Боярич настолько зловеще-красочно описал, как достанется нападающим, если пасечник успеет опрокинуть несколько ульев, что Егор продержал свой отряд в лесу не просто до темноты, как советовал Мишка, а до самой полуночи. Пока взрослые ратники разбирались с семейством пасечника, отроки быстренько позатыкали летки ульев пучками соломы и только после этого вздохнули с облегчением. Однако, радость их оказалась преждевременной — возникла совершенно неожиданная проблема с транспортом.
Герасим, которого взяли с собой в качестве проводника, сообщил, что на пасеке есть достаточно телег, чтобы погрузить все ульи — пчел, оказывается, возили с места на место, в зависимости от сроков цветения тех или иных растений. Это значительно облегчало задачу — с собой взяли только табунок тягловых лошадей. Но на пасеке ратнинцев ожидал сюрприз — следствие технического прогресса, развивавшегося на землях боярина Журавля — все повозки оказались пароконными фургонами.
Не ездили так на Руси в XII веке! Если груз был тяжелым, или требовалась скорость, то лошадей запрягали «гусем» — одну позади другой. И передние колеса у телег были значительно меньше в диаметре, чем задние, чтобы не упирались в саму телегу при поворотах. Отроки растеряно топтались возле чудных повозок, рассматривая в свете факелов высоко поднятую платформу, совершенно одинаковые передние и задние колеса, и одинокое дышло, торчащее посредине, вместо привычной пары оглобель.
Подошедшие поторопить отроков ратники тоже, было, задумчиво заскребли в затылках, но быстренько сообразили привлечь для консультации пасечника. Пасечник, презрительно кривясь разбитым лицом и, время от времени, сплевывая кровью, принялся объяснять «дикарям» правила пользования «цивилизованным» средством транспорта, причем настолько явно подчеркивал свое интеллектуальное превосходство, что чуть не заработал еще несколько зуботычин. Спасла его от мордобития только краткость «лекции» — «отсталые» ратнинцы разобрались с технической проблемой всего после нескольких пояснительных фраз.
Провозились почти до рассвета, и не столько из-за сложностей с непривычной запряжкой, сколько из-за нехватки транспорта — на пасеке обнаружился немалый запас меда и воска, причем меда стоялого, многолетней выдержки! Такую добычу бросить было просто невозможно, а увезти не на чем — пузатые бочонки с медом и круги воска, величиной с тележное колесо, весили немало и требовали места. А еще ведь и на винокурню наведаться собирались!
Толковали так и сяк, скребли в затылках и бородах, Фаддей Чума, в сердцах, даже предложил нагрянуть, выпить, сколько получится, а потом все поджечь. Обидно было так, что еще раз отлупили, придравшись к какой-то ерунде, все мужское население пасеки, но даже это не помогло — подходящих объектов для отведения души было всего трое: сам пасечник, его брат и старший сын, остальные — бабы, да дети.
Решение пришло, когда Мишка вспомнил о «мандате» боярина Журавля: «Как будто я сам приказываю». Самого пергамента у него с собой не было, но все пятеро ратников десятника Егора щеголяли в трофейных шлемах и сидели на трофейных лошадях с клеймом, повторяющим рисунок на печати — журавль, держащий к клюве извивающуюся змею. Мишка предложил Егору изобразить из себя журавлевских дружинников и именем боярина мобилизовать в ближайшей деревне весь имеющийся транспорт, заодно и с возницами. Ну не могли же в деревне знать всех дружинников в лицо! Быстренько опрошенный Герасим подтвердил, что подобное требование дружинников, хотя и не является повседневной практикой, но сильно удивить никого не должно, во всяком случае, староста спорить с «дружинниками» не решится, и объяснять ему, зачем понадобились телеги, вовсе не требуется, наоборот: в ответ на неуместное любопытство, требовалось лишь рявкнуть построже, да обозвать пообиднее.