Стигматы Палмера Элдрича (сборник)
Шрифт:
Госпожа Хибблер сказала:
— Если бы удалось узнать имена пришельцев, мы смогли бы составить на них астрологические карты и отыскать их слабые места. А если бы у нас имелись точные даты их рождения…
— Я говорю о том, — прервала ее Аннет, — что оружие манов плюс организаторские способности паров в сочетании с парапсихологическим даром гебов и шизов окажутся гораздо более полезными.
— Спасибо вам, — сказал Якоб Симион, — за то, что не бросили Гандитаун. — Он с немой благодарностью уставился на Габриэля Бэйнса.
Впервые за много месяцев, а возможно и лет, Бэйнс почувствовал,
Возникшее чувство напомнило ему детство. То беззаботное время, когда он еще не нашел царское решение.
Глава 7
Пробираясь по грязной, заваленной мусором центральной улице Гандитауна, доктор Мэри Риттерсдорф говорила:
— Никогда в жизни не видела чего–либо подобного. Типичный клинический случай помешательства. Все эти люди больны гебефренией и страшно, ужасно опустились.
Внутренний голос все настойчивей призывал ее убежать, скрыться, уехать отсюда навсегда. Вернуться на Землю к своей Я спокойной профессии семейного психолога и позабыть о том, что увидела здесь.
Теперь сама мысль о попытке лечения этих людей казалась ей абсурдной…
Ее передернуло. Даже усиленная лекарственная терапия и лечение электрошоком вряд ли помогут. Болезнь зашла слишком далеко — к подуживотному состоянию, откуда нет возврата.
Шедший рядом с ней молодой сотрудник ЦРУ Мэйджбум произнес:
— Значит, ваш диагноз — гебефрения? Я могу официально доложить об этом на Землю?
Он взял ее под руку и помог перебраться через остатки скелета какого–то большого животного; под ярким полуденным солнцем ребра торчали посреди дороги, словно побелевшие зубья гигантской бороны.
— Да, это очевидно, — ответила Мэри. — Вы обратили внимание на обглоданные куски мертвой крысы, которые лежали на пороге хижины? До сих пор не могу справиться с тошнотой. Сейчас на Земле в таких условиях давно никто не живет, даже в густонаселенных районах Китая и Индии. Мы как будто вернулись в каменный век, к питекантропам и неандертальцам. Только там не валялась повсюду ржавая техника…
— Мы можем немного выпить, когда вернемся на корабль, — предложил Мэйджбум.
— Нет, спиртное тут не поможет, — отказалась Мэри. — Знаете, что мне напоминает это место? Ту грязную комнату в старом доходном доме, куда мой муж переехал после развода.
Мэйджбум вздрогнул и посмотрел в сторону.
— Вы же знаете, я была замужем, — сказала Мэри. — Я рассказывала вам об этом.
Ее немного удивила реакция молодого человека на случайно возникшую у нее ассоциацию. Во время перелета она рассказывала ему о своих семейных неурядицах, обнаружив в Даниэле прилежного слушателя.
— Не могу согласиться с вашим сравнением, — сказал Мэйджбум. — Здешний упадок — признак группового психического заболевания, а ваш муж никогда не жил в таких условиях, ведь он нормальный человек. — Мэйджбум внимательно посмотрел ей в глаза.
Мэри остановилась и проговорила:
— А откуда вы знаете? Вы же с ним не знакомы. Чак давно болен. Это не вызывает сомнений: в его характере всегда присутствовали скрытые признаки гебефрении… Он постоянно пытался уйти как от социальной, так и от сексуальной ответственности. Я уже рассказывала о моих попытках подыскать ему приличную работу.
«Зачем это я? — подумала Мэри. — Мэйджбум ведь сам работает в ЦРУ и вряд ли поймет меня. Пожалуй, лучше вообще оставить эту тему. В таком удручающем месте не стоит предаваться воспоминаниям о неудавшейся семейной жизни».
По сторонам дороги стояли гебы — так они называли себя; это было, очевидно, сокращение от точного клинического термина «гебефрения», обозначавшего легкую, подростковую форму шизофрении, — и неподвижно глазели, бессмысленно скалясь. На их лицах даже не было заметно любопытства. Мэри увидела большого белого козла, бежавшего навстречу. Мэри и Мэйджбум отпрянули в сторону, так как не имели понятия, как обращаться с животными. Козел пробежал мимо.
«По крайней мере, эти люди абсолютно безобидны», — подумала Мэри.
У гебефреников, независимо от стадии морального разложения, начисто отсутствовала агрессивность. Мэри следовало искать носителей более опасных синдромов упадка. Она думала, в частности, о личностях с маниакально–депрессивным психозом, которые, находясь в своей маниакальной фазе, имели поистине неистребимую страсть к разрушениям.
Но существовала еще более зловещая категория больных, к встрече с которой готовила себя Мэри. Агрессивность маньяков ограничивалась отдельными импульсами, вспышками ярости, которые выражались, например, в оргиях по разбиванию окружающих предметов. Такие вспышки, в конце концов, проходили.
Однако истинная паранойя предполагала систематическую, постоянную враждебность, которая не только не снижалась с течением времени, а, напротив, становилась все более изощренной. Параноик обладал аналитическим, оценивающим складом ума; он находил тщательно обоснованную причину своих поступков, подгоняя их под определенную схему. Его враждебность могла выражаться не столь откровенно… Однако на значительном отрезке времени она принимала более настойчивые и глубокие формы. Поэтому для таких больных — прогрессирующих параноиков — полное излечение или даже проникновение в суть болезни было практически невозможно. Причем, подобно гебефреникам, параноики могли «приспосабливать» свои взгляды к окружающей действительности.
И в отличие от маниакально–депрессивных и гебефреников — или даже простых кататонических шизофреников — параноики мыслили ЯКОБЫ рационально. Формальный образец их логических построений казался ненарушенным. Однако в глубине души параноик страдал от величайшего умственного расстройства, которое только может случиться с мыслящим существом. Параноик был неспособен к сопереживанию, не мог поставить себя на место другого человека. Окружающие для него как бы не существовали — он воспринимал их как объекты, которые затрагивали или не затрагивали его собственное благополучие. В течение десятилетий было принято считать, что параноик не способен любить. Но это был весьма поверхностный взгляд. На самом деле, параноик испытывал любовь во всех ее проявлениях. Однако как раз здесь и крылся один нюанс.