Стихи и песни

Поженян Григорий Михайлович

Госпиталь

Если катер мало в море рыщет и бурлит у стенки над водою — у него, к стыду матросов, днище обрастает липкой бородою. Я в себе почуял перемену, думая, что весь оброс ракушкой. Раненому — море по колено, но когда провозят к порту пушки, но когда товарищ по палате, так, чтобы слыхали в коридоре, говорит, что мы на Митридате, что десант уходит завтра в море, что вода качнулась под винтами и уже на кораблях ребята — кто-то вдруг заплачет под бинтами. Это — сердце, ждущее

расплаты.

"Мы идем к Севастополю…"

Мы идем к Севастополю. Над Сапуном повисло «ура». Все морские дороги Подлодки прикрыли с утра. Заглушая моторы, В дозоры легли катера, И на мокрых причалах Пьянящее слово «Пора!» Все, что ждали, настало: Над морем сомкнулось кольцо. Сколько их из металла, Грустящих на дне мертвецов: Боевых, наливных, сухогрузов, Видавших шторма и моря! Им сквозь ржавые клюзы Уже не втянуть якоря, Не подтягивать стропы, Не опробовать к бою рулей. Мы идем к Севастополю, И враги не щадят кораблей, Чтоб любою ценою От судьбы увести поскорей Недобитых войною «баварцев» и «егерей». А в городе к штабу Съезжались машины, и люди В намокших пилотках Кричали у дымных орудий, Метались солдаты с носилками, Выли сирены, И в пыль разлетались Уже обгоревшие стены. Гудел Севастополь, и пламя Бродило по городу, Выкинув красное знамя. А узкою улочкой, Той, что потом раскрошили, Шли шесть генералов, И видно по ним, что спешили. Шли шесть генералов, Не выспавшихся и потных, Забывших на сопках Ослепших от ужаса ротных. Шли шесть генералов Спасать свои заячьи души — На «Лолу» к погрузке, Туда, где кончается суша. Фрегат ожидали на Графской, И вот на рассвете, Идут с узелками к причалу Матросские дети По улице Ленина Мимо горкома, а сзади штыки патрулей, как косые линейки в тетради. Глаза патрулей Вот такие же злые, как в книжках. И кто-то заплакал, И кто-то одернул мальчишку, И кто-то зубами В мясистую руку вцепился, Упал от удара И под сапогами забился. А Графскую пристань С ее деревянным причалом Зеленою гривой, Соленою гривой качало. И волны, как люди, Взбираясь по белым ступеням. То вверх подымаясь, В отеках бензина и в пене, То вниз ускользая, У кнехтов причальных немели. И мертвые львы У колонн оживая, опять каменели… Хмурый у мола Встречает комдив катера: — Есть данные, будто- бы «Лола» Пришла в Севастополь вчера По минным квадратам. Она уже снова в пути На курсе обратном. Кто хочет в погоню идти? … Их было сорок пять мальцов почти что малышей. А где-то сорок пять отцов Бегут по дну траншей. Им тоже пухом ли земля? И прост ли путь домой? Уже магнитные поля у «Лолы» за кормой. Уже по курсу выплыл порт, И меньше хмурых лбов, И дан приказ — очистить борт От маленьких рабов! … Но катера у двух бортов — на крюк почти. Толчок! Сдавило криком грудь, Как на лету. И вот уже: что будет — будь! Мы на борту…

Ветер с моря

Памяти Дмитрия Глухова

Был приказ прорваться к Эльтигену днем сквозь строй немецкого заслона. Командир сказал, что повезло нам, И поздравил нас. Взбивая пену, клокотало море. На причалах от наката волн качались сваи. Командир сказал, что так бывает, — И сигнальщик поднял флаг на фалах, Шеи пушек вытянулись к югу, дрогнули, качнулись мачты косо, — это реверс выжали матросы, и земля шарахнулась в испуге. В этот день на рейде не клялись мы и ушли, вещей не завещая. Командир сказал: — Вернемся к чаю! — И велел отправить наши письма. Он стоял спокойный и угрюмый, невысокий и широкоспинный, слушая, как напевает трюмный песню про влюбленную рябину. Что он думал? Думал ли о бое, что придет в горячечном ознобе, впившись в борт десятками пробоин, в пятнах крови на матросской робе, или, может, видел над собою только небо, небо голубое? Что хотел он? На одном моторе мирно, не рискуя головою, проскочить, не встретив немцев в море, потому, что море — штормовое? Или, может, он мечтал у порта вдруг увидеть их, чтоб тотчас, с ходу, стать «гостеприимным» мореходом и схлестнуться, выйдя к борту бортом, так, чтоб флаги с черными крестами падали, линяя под винтами? …Он был ранен после первых вспышек. Медленно по мокрому реглану кровь стекала под ноги. Я слышал, как он приказал: — Идти тараном! По разрывам, в лоб, врезаясь строем! — Немцев было восемь. Наших — трое. Немцы шли на малом. Мы — на полном. Немцы шли за ветром. Мы — сквозь волны. С ними был их бог. А с нами — сила. Он им не помог. А нас носила яростная злоба над волнами. С немцами был бог. А море-с нами. Море с нами — значит, каждым валом нас волна собою прикрывала и несла на гребень против ветра, Ближе, ближе, ближе. С каждым метром чаще всплески вражеской картечи. Мы неслись вперед, в волне по плечи, а на пушках запекалась краска… Я не слышал, как по звонким каскам звякали визжащие осколки, но зато я видел, как умолкли пушки на беструбой барже рядом, как она, подбитая снарядом, медленно вползала в черный выем. — Море вам оплатит штормовые! — Выстрел! И куски брони летят, как вата. Выстрел! И, качнувшись угловато, переломлен надвое по мостик, головной отправлен к рыбам в гости. …Немцы отвернули в полумиле. Немцев подвели плохие нервы. Мы не гнались… Мы похоронили катер № 81-й. Сняли флаг и вынесли из рубки лоцию… А море штормовало. Командир сказал: — Устали руки! — и, едва добравшись до штурвала, на компас взглянул он: — Порт на румбе! — И и упал на мостике у тумбы.