Стихи о себе

Кнорринг Ирина Николаевна

1925

МАРТ

…А там нарциссы отцвели В долине за Джебель-Кебиром, И пахнет весело и сыро От свеже вспаханной земли. Уже рассеялся туман, Прошла пора дождя и ветра, И четко виден Загуан За девяносто километров. И девственною белизной, Под небом, будто море — синим Белеет в зелени густой Цветок венчальный апельсина. Шуршит трава, басит пчела, А скоро зацветут мимозы У той тропинки под откосом… Тропинка, верно, заросла…

1926

Я

НЕ ПОМНЮ…

Переплески южных морей, Перепевы северных вьюг — Все смешалось в душе моей И слилось в безысходный круг. На снегу широких долин У меня мимозы цветут. А моя голубая полынь Одинакова там и тут. Я не помню, в каком краю Так зловеще-красив закат. Я не знаю, что больше люблю — Треск лягушек или цикад. Я не помню, когда и где Голубела гора вдали, И зачем на тихой воде Золотые кувшинки цвели. И остались в душе моей Недопетой песней без слов Перезвоны далеких церквей. Пересветы арабских костров. Говорили о злобе пожарищ, В черном небе густела гроза. Говорили при встрече: «товарищ». Никогда не смотрели в глаза. Узнавали по голосу вести Мимоходом, на остром ветру. В мутном мраке фабричных предместий Находили ограбленный труп. Рано, в сумерках, дом запирали, Спать ложились и света не жгли. По утрам в гимназическом зале Повторяли: «вчера увели…» И за наглым разбойничьим свистом Опьяневших от крови солдат Четко слышался в воздухе мглистом Непрерывный и жуткий набат. В расплескавшейся мутной стихии. В первобытной, запутанной тьме Были ночи, как сны — огневые, были лица — белее, чем мел. И в рассветном молочном тумане, В час, когда расточается мгла, Где-то вспыхивала и росла Напряженная радость восстанья.

1928

ТРОЕ

Где-то песни чужие звенят. День смеется, унылый, серый… И стоят на столе у меня Утка с ярмарки и химера. Здесь нас трое, и мы друзья. Скучно нам и немножко жутко. Здесь о нежном тоскую я, О Монмартре тоскует утка. И высовывая язык, Затая неистовый крик, Взглядом мудрым, высокомерным, Нас оглядывает химера. И проходит за часом час, И сверкает моя иголка. Тишина и покой у нас, Благодать во всем. Скучно только. И до боли чего-то жаль — Ведь у каждого есть потери: Утке хочется на Пигалль, На Ситэ — премудрой химере. Будет тихий, серый туман, Будет вечер, ненужный, длинный… Вероятно и я сама Тоже стану игрушкой из глины.

1926

«Клубится дым у печки круглой…»

Клубится дым у печки круглой, Кипит на керосинке чай,  Смотрю на все глазами куклы, — Ты этих глаз не замечай! Все так же ветер в парке стонет, Все та же ночь со всех сторон. А на стене, — на красном фоне — Верблюд, и бедуин, и слон. Ведь все равно, какой печалью Душа прибита глубоко. Я чашки приготовлю к чаю, Достану хлеб и молоко. И мельком в зеркале увижу, Как платье синее мелькнет, Как взгляд рассеян и принижен, И нервно перекошен рот.

1925

СТИХИ ОБ ОДНОМ

К.А.

I.«По садам пестреют георгины…»

По садам пестреют георгины — Яркие осенние цветы. С невеселым именем Ирины Все светлей и радостнее ты. Оттого ли так светло без меры, Оттого ль так знойны эти дни!.. Эту легкость, эту боль и веру Господи, — спаси и сохрани.

II. «Я все оставила, чем я жила…»

Я все оставила, чем я жила. Всем, прежде близким, сделалась чужая. И не оглядываясь отошла, И ни о чем не вспоминаю. Я все забыла: горечь пустоты, И тихий лязг нетвердой черепицы, И все мои восторги и мечты, И письма те, — на десяти страницах. Я даже не пишу теперь стихов, Моих унылых и наивных жалоб… — Все отдала я за твою любовь. Неужто мало?

III. «Мы расстаемся тихо и просто…»

Мы расстаемся тихо и просто, Слишком просто, чтоб стало темно. А большие, мохнатые звезды Будут медленно падать в окно. И по-прежнему душные ночи Будут мучить в тревожном бреду… — Ты не бойся, что я пророчу, И накаркаю нам беду. Но последней, короткою встречей Мы искупим невольную ложь. Я тебе ничего не отвечу, Друг мой нежный, — и ты поймешь. И не станет больных вопросов, И запутанной, глупой игры. Мы расстанемся тихо и просто, Слишком просто, чтоб плакать навзрыд.

IV. «Принимаю все твои упреки…»

Принимаю все твои упреки, Все, что будет, — будет хорошо. Только б ты не сделался далеким, Из моей бы жизни не ушел. Захлебнусь я тонким сладким ядом, Задохнусь я в песенном хмелю. Тихий друг, мне ничего не надо. Знаешь сам, как я тебя люблю.

V. «Еще дурманит в полдень яркий зной…»

Еще дурманит в полдень яркий зной, И зелены развесистые клены. Еще волнует радостью простой Суровый ритм моих стихов влюбленных. Еще мерещится везде Тревожный взгляд (уже такой знакомый!) И словно нехотя сгорает день, Слегка подернутый осенней дремой. И ширится красивее закат, Подкрашивая неподвижный воздух. А вечером по-прежнему горят Спокойные, большие звезды… — А ты вернешься — будет тихий дождь, Седой туман забьется в щели ставень, И никогда ты больше не найдешь Того, что так легко оставил. А осень-плакальщица унесет Последние доверчивые мысли… И ты поймешь, как опустело все И в белом доме, и в душе, и в жизни.

VI. «Уйди! Я буду ревновать…»

Уйди! Я буду ревновать, Я стану бледной и унылой. А ты боишься потерять И то немногое, что было. Глядишь внимательно в глаза… Зачем? В наш век ничто не вечно. Не ты ли сам в тот раз сказал, Что недоволен прошлой встречей? И вянет лес. И нет цветов. Клубятся синие туманы. И глушь промерзлых вечеров Уж близится… Какой ты странный! Уйди пока сырая мгла Не задушила веру в чудо. Пока душа твоя светла. Пока еще я плакать буду.