Стихи обо всем

Воденников Дмитрий

…И вот только тогда через сутки, уже в Москве, за минуту, как пришла твоя смс-ка,я вдруг понял, ЗАЧЕМ Я ЕХАЛ ТУДА.Через все месяцы, все километры, через эти три дня.Я ехал, чтоб посмотреть на тебя в упор.И чтобы обнять.Очень может быть, что в последний раз.Как тогда на улице, в поднебесном аэропорту.Просто так: не по-братски,

не по-дружески, не как любовник, и не как бывший любовник.

А так просто – на десять секунд, как будто бы навсегда. Вот интересно, стоит вся эта груда времени, все эти безумные километры одного десятисекундного объятья.

Стихи к сыну

Мне приснился сегодня ночью (ну почти приснился) перед страшной душной грозой очень странный цикл.

Я сразу увидел его как некий многоярусный компактный куст, обсыпанный белоснежными, синими и розовыми цветками.

Цветки были мелкими, а строфы короткими.

Сам же куст – был какой-то праздничный и веселый.

А главным героем этого цикла-куста был ты.

1.

Мне этой ночью вдруг приснился этот цикл:и куст – квадратный, праздничный и мелкийи папы с мамами, висящие на ветке(как новогодние конфеты или белки),и ты придирчиво не выбиравший их.– Чего мудришь? – (мне было непонятнои я сказал тебе об этом со спины), —ты повернулся и сказал мне: «Папа,как хорошо, что ты со всеми не висишь».

2.

В 25 лет мне уже однажды снилось, что у меня есть сын, но я не умею его пеленать. Неосторожным движением я поворачиваю его головку так, что у него с отвратительным хрустом ломается шейный позвонок. Я слышу, как к закрытой двери с топотом приближаются люди и меня охватывает страх перед расплатой.

А он сидит у меня на руках – мертвый, какой-то неестественно прямой, голый (я держу его под попку, как младенцев вообще-то не держат, но он на самом деле очень удобно сидит), смотрит на меня какими-то взрослыми встревоженными глазами, гладит меня своей маленькой ладонью по лицу, как будто бы успокаивая: «Не бойся, папа, не бойся, всё обойдется. Они подумают, что я сам умер».

3.

Ты ждал меня среди взрослеющих детей,единственный не прибавляя в росте(не то, что б маленький, а просто как подросток).…Обидно, мне б хотелось повзрослей.Я вижу куст из роз и незабудок синих,из крупных катышков, из мелкого огня:я говорю с тобой как с мальчиком и сыном,а ты, как взрослый, смотришь на меня.Я говорю тебе: – Мне, правда, непонятно,зачем сейчас, в июле, пред грозойко мне пришел трехлетний, неприятныйнемецкий мальчик, нерожденный мной.Ведь мне не жаль тебя, я знать тебя не знаю,мне только интересно, сколько тыпытался вырваться из этого китая(толкая мальчиков и девочек толкая)чтоб дотянуться до меня – из темноты.Но куст дрожит и сыпет дождик мелкий,на нём ни пап, ни мам, ни даже белок нет.Среди других детей ты не в своей тарелке:тебе сегодня – девятнадцать лет.С тех пор – как выпускник, надев дурацкий галстук,у мертвого куста, сожженного живьем(в тот год июль гремел – и грозы были часты), —все разошлись, а ты стоишь столбом.Но новый куст зацвёл, сгоревшему на смену,12 лет прошло, но вас на свете нет:– Ну как мне зватьтебя хотя бы, недомерок? —я говорю, а он молчит в ответ.Когда-нибудь, нажравшийся цветамия выплыву к тебе – не тем концомвертлявой белкой и вперед ногами,с счастливым и бессмысленным лицом.К тебе, – мой старший, некрасивый мальчик,чтоб для тебя быть вечно молодымвысоким немцем, розовым китайцемтаким же как и ты глухонемым.

4.

– Сразу хочу заявить, что это не война, не гибель мира, не фашизм и даже не хоспис. Но сегодня я попросил Настю и Рому завезти мне еды (потому что я сегодня не хотел выходить из дому)…Но ровно в 11 вечера выяснилось, что Настя не получила мое смс, а Рома уехал в Питер. Вывод: нужно было заводить семью, Дима. Потому что любая ажурность- всегда останется только ажурностью. Рано или поздно ты окажешься один, без продуктов, без взаимных иллюзий и главное без предупреждения.

Невинный случай, который даже репетицией старости и безработицы не назовешь. Так… предзакатный пустячок. На почве разбаловавшегося самосознания. Однако я ни о чем не жалею. К тому же я всегда любил одиночество.

– Папа, о каком одиночестве ты говоришь? В морозилке есть замороженные овощи, я принес их еще вчера. И готовое мясо. Хлеб ты не ешь, я знаю. Но все же – замечу в скобках – там есть хлебцы и еще пюре одноразовое.

– Это просто поразительно. Я им про то, что я космическая сирота в этом мире насилия и наживы, а они мне – о каких-то овощах и про одноразовое пюре.

5.

А девочка еврейского народа(и русского) сказала в сентябре,что если и убьет ее природа,то только яблоком по голове.

Как Н. Хрущев засеял кукурузойвсе подмосковные совхозные поля,так я засеял всю литературу,в стихи натыкав – ваши имена.Гроза уже ворчит над здешним садом,лиловым брюхом не задев земли —но здесь ни девочек, ни яблок нам не надо:до них два мальчика еще не доросли.Я назову тебя: не миша, коля, женя(такие имена – для мертвых и живых),я буду звать тебя: то Ося, то Арсений:как близнецов – с футболкой на двоих.Я смастерил для вас – шифрованный набросок,кривой скворешник, книжку для детей:для двух скворешников мне не хватило досок,отцовства, времени, терпенья и гвоздей.

Когда мы жили на даче, отец водил меня в лес, в сухой ельник, и рассказывал мне про гамлета, а я слушал и разводил короткой палкой подозрительные грибы и мухоморы в стеклянной банке из-под венгерского горошка. Я подсыпал туда хвои и ландышей (белоснежные их пахучие головки) и этим снадобьем пытался напоить бабушку, чтобы она стала бессмертной.

Бабушка, разумеется, из банки пить отказалась, сказав, что предпочитает умереть как люди.

Однажды – когда я был еще совсем маленьким – я ждал папу и очень хотел в туалет. Я не научился (так и не смог) ходить на горшок в детском саду, у всех на виду. И всегда терпел до упора. Поэтому я приплясывал в конце смены на детсадовском дворе, выглядывая, когда же из ворот появится отец. Когда он наконец появился, я обкакался (от радости), а обкакавшись заплакал. От униженья. Но хотя вокруг было очень много ребят, никто ничего не заметил.

Еще я помню, что мне казалось, что папа очень мало любит меня и, если честно, стыдится. Поэтому когда однажды в Анапе в последний день перед отъездом (он перед этим читал мне один рассказ Мериме) он сказал, что хочет сфотографировать меня на прощанье, я решил, что у него в объективе спрятан маленький шпионский пистолет и он меня непременно застрелит. Без свидетелей. Он повел меня к морю (действительно пустынному), посадил на скамейку и прицелился. У меня до сих пор сохранилась эта фотография, где я сижу, вцепившись руками в сиденье, и внимательно смотрю в объектив. Понятно, что папа меня не застрелил. Но по крайней мере – теперь я знаю, как выглядит лицо человека перед расстрелом.