Стихи, статьи
Шрифт:
...Похороны ее 19 мая - на кладбище под Новосибирском - были какие-то странные, полуидиллические. Кладбище оказалось в густом березовом лесу - могилы прямо посреди берез. Небо было совершенно голубое, без единого облака. Под голубым небом, в зелени несли маленький красный гроб. Стояло много новосибирских хипейных девочек с жалобными глазами. Одна была в огромных клипсах с фото-янками в черной окантовке. Другая сказала: "Она была слишком чистой, чтобы жить в этом мире" (Егор?).
В какой-то момент я на секунду отключился и подумал: "Господи, наконец-то мы выбрались в лес!"
Жизнь Янки получилась трогательно маленькая (и одновременно огромная), законченная и цельная. Вместе со всеми ее песнями, не имевшими никакого отношения к "искусству" (ср., скажем, с Ахматовой) - это были только верные и чистые ноты той же жизни. У Башлачева в песнях были и собственно "искусство", и просто жизнь - он оказался словно мостом от искусства литературы к чистой Янке. Путь Башлачева был длиннее, сложнее и извилистее, но дорогу он ей проложил (не к смерти, смерть здесь только следствие). Янке перемещаться уже не пришлось: она сразу появилась как абсолютная точка на конце его движения - точка, где искусства уже нет, где оно смешно и не нужно. Где остается чистая жизнь, отлитая в слова, сконцентрировнная до оцепенения. Грань, на которой долго не устоять: либо иди назад, "на продажу", либо - вперед, но там уже не пространство-время, а вечность.
У Шевчука, например (почему, почему опять Шевчук? причем тут Шевчук?) такая вещь-жизнь, где ни тени искусства, была вообще всего одна - "Счастливый билет" - в том виде, в каком он был записан на "Периферии". С совершенно корявым, пестрящим нелепейшими наречиями текстом. Тем не менее, тогда, стало понятно, что, скажем, Гребенщиков - уже только метафизические ананасы в шампанском, а вот ЭТО настоящее. В дальнейшем Шевчук писал куда более поэтически совершенные тексты, но все это и рядом не лежало. А "Счастливого билета" xватило, чтобы обеспечить ему кредит доверия на всю оставшуюся жизнь.
Янка, конечно, не писала корявых текстов, там было другое какие-то гитары, барабаны и прочая ересь. Но главное тут то же все это ее по-человечески не загораживало, как загородили бы Гаина, Ефимов или даже Андрей Сучилин. И самое главное, что себя не загораживала она сама. В византийской иконописи существовал канон, который удерживал мастера от замутнения чистого духа своим земным, амбициозным произволом. Янка удержалась сама, она сама себе была канон. В роке (о, мерзкое слово!) не остается Лиц, не поросших личиной земного произвола. То, что должно само из человека исходить как свечение его подлинной внутренней сущности, его смысла - затаптывается, засирается суетно-мелочно-хамским "Дай я сам!". Прыгнуть, пукнуть, гаркнуть, сваять "концепт", скривить рыло, махнуть ногой лапа, она у тебя сама должна махать! А не махнула - так сделай милость, не маши.
Обычно, правда, Лика просто нет - и бесчисленными личинами кепок, манг-манг, нэпов, номов и иже с ними - зарастает выщербленное, обезличенное пространство: из человека выдран кусок тела, и рана заполняется гноем и сукровицей. На месте Храма вырастает бассейн "Москва".
Безверие пост-модерна отвечало обманутой вере. Обменялось оно - на валюту - еще лучше, чем обманутая вера на рубли. Это все та же земля, на которую поначалу так успешно воротился Гагарин. Необменявшаяся Янка осталась верой необманутой. "Свет любви ни для кого не служит путеводным лучем к потерянному раю; на него смотрят как на фантастическое освещение краткого любовного "пролога на небе", которое затем природа весьма своевременно гасит как совершенно ненужное для последующего земного представления".
Успокойся, Юра Артамонов. Сказали тебе ясно: журнала больше нет. Попили кровушки - и будет.
Это, конечно, слишком слабое оправдание тому, что статью эту я писал - предполагая, что она будет напечатана (хотя честно старался забыть последнее). Но все равно статьи б ы л и (и будут, еще и еще) - в "Комсомольской правде", "Экране и Сцене", "Независимой газете" - черт знает где - и все они, помещая некролог, словно утверждали: вот, ушла часть мира, который мы описываем.
Они, наверное, искренне верили в это. Хотя мир был просто космически другой.
А мне все хочется верить, что я пытался создать им какой-то противовес - или модель противовеса - и в этом-то якобы и есть мое оправдание.
...Они писали - о Янке - "депрессия - это болезнь, и она излечима". Такой вывернутый "Заводной апельсин". Наверное, и песни были не нужны - да?
– ведь вылечишься, и петь больше незачем. Все-таки не Елена Образцова. А Янка летела уже совсем в другом измерении, "в небо с моста" - высоко-высоко, и жалкие крючочки незваных лекарей могли сечь воздух лишь очень далеко от нее, внизу, у той же самой земли, куда поначалу так успешно воротился Гагарин.
28-30 мая 1991 г. С.ГУРЬЕВ
Далее в журнале следует интервью и ГрОб-хроники Егора Летова. Все это, как и практически все последующее содержание номера, было написано и сверстано до янкиной смерти.
– -----------------------------------------------------------------------------