Альберт и АльбертинаПоклонялись разным богам,Зато аккурат к ногам.А ноги были в ботинках.Они расстались у входа,Порога и четверга,А солнце, как курага, —Жухло, мято, противно.Альберт писал на стенеПротяжные буквы «Ууу»,Но не посвящал никому,А всем говорил: «Садитесь».Альберт и АльбертинаОказались нужны четвергу.И проделав дыры в снегу,Они встретились на убийстве.– А помнишь, ты говорила,Мы Альберт и АльбертинаИ Бог написал, что мы —Две части одной кутерьмы?– Да, говорила, помню.С нами шептались корни,И
райские птицы, и вишни в садах…Но нет, с именами – ты что, ерунда.Сейчас всё гораздо лучше,И муж у меня крутой,И я бы не стала слушатьБредни себя молодой.Они постояли молча.Альберт шевельнул плечом.Буква «Ууу» разрасталась тучейИ била его хвостом, как бичом.Альберт и АльбертинаМолча глядели вперёд,Где с человека слетает ботинокИ кровь в облаках плывёт.
Долгая счастливая жизнь
Никто не пил вчерашним вечеромВ дощатом танцевальном зале.Таблички вспыхнули аптечные,У каждой по мильон терзаний.Стянули девочки колготочкиИ чешки шумно побросали.Никто не пил, занятье кончилось,Живите – сами.И не пила я после этого,Когда в затихшем детском гулеПришёл всех позже папа СветыИ ждал с деньгами в вестибюле.И не пила, когда поднялся онВзглянуть в журнал и распоясался,У юбки пояс распоясался,И лампа ныла в абажуре.Никто не пил, клянусь вам. Только вот,Разговорившись друг о друге,Мы по трубе слетели стоковойНавстречу привокзальной вьюге.И узелки в руках, как бусинки(Большой багаж оставим в прошлом),– Я так искал тебя, опустим всё!– Да, мой хороший!Вот потому-то мне так страшно, чтоЯ проснуться не решаюсь.Ведь мы себе на ночь вчерашнююСебя самих наобещали.А кто мы? Вывески, потухшиеНавстречу утреннему свету.Зачем смотреть, по всем приметам —Тебя здесь нету.
Муж полюбил иностранку
Муж полюбил иностранку,Ходит соседский толк:Может быть, за осанку,Может, за кожу гладкую —Трудно сказать, за что.Муж полюбил иностранкуС кафедры СМИ – РИСО.В спальне с женой ОксанкойВдруг вскочил спозаранку.Глядь – а он наизнанку.В общем-то вот и всё.Что ему было делать?Сложенные в квадрат,Из шкафов полетелиНа просторы постелиСтаи рубашек в ряд.В сорок с собой прощается,А виноват секрет:В сердце страна забивается,Он с ней давно не знается.Раз в своей – иностранец,То в чужой – вдруг бы нет?Окна мои выходятК ним на вечерний совет.Страшные окна-иконы,Гоголевский «Портрет»!Смотришь – такая горечь,Страх, окончанье, местьВ том, как он, бедный, хочет,Хочет в неё залезть!Боже, ты только обоимНе поломай бока.Славно сдаются, с боем,Пялясь на облака.Вон он, за дым цепляясь,Махом с окна, в обрыв.Или нет, показалось…Всё это показалось.Всё искажают занавесь,Ливни и комары.Муж живёт с иностранкой.Петуньи, халат, Брандо.Тих, послушен, и сам неЗнает, на что готов.Мелкие перебранкиВ свете узорных штор.Нет, полюбил иностранкуВсё-таки он за осанку,Или за кожу гладкую,Или ещё за что.
Наблюдатель
Он знал на 90 процентов из ста,Что нельзя уходить с наблюдательного поста.Здесь никакого долга, наука его проста:Жив человек, пока он своё ваяет.С детства он понял, что рождён наблюдать.Должен знать, как сегодня лежит у отца борода,С какими оттенками смотрит мать,Как перешагивает сестра.Сколько песчинок придвинулось к краю ямы.В Новосибирске сегодня метут снега.Сквозь леса промелькнули заснеженные рога.В мире ни одного похожего четверга,Как ни одной похожей водительской брани.Но почему-то сегодня грустно глядеть на окно.Сердце рвётся: здесь с ночи множество новых «но»,Хотя ничего не случилось. На кухне уже темно.Он смотрит и чувствует, что этот день умирает.– Боже, как я устал от наблюдательного поста. —То есть, хочешь сказать, от жизни своей устал.Что с идиотом случилось? – Опять ничего, —Говорит всемирная суета.Что с человеком случилось?Он город в себя вместил,Рассказывать никому не стал.Никто не узнал, что каждый мельчайший сдвиг:Рождение утра, подавленная рябина, гибель любви,Конец человека, шаг на снегу, точка в пространствеБольной городской крови —Всё это новая смерть для этого человека.Как же мне жалко правду, не видную сквозь бардак,Летающую со снегом, сосланную за брак:Привилегия умирать даётся только тому, кто жив.Всё остальное можно найти за так.
Медленно
Мама мной была беременна,И чем дальше, тем ходила медленнее.Поднималась по ступенькам медленно, медленно.Дольше прочих лежала на сохранении.А за окном ходила жизнь, наверно, быстрая,Но всё внизу. А на маминой высотеПоследнего этажа жизнь зависла,Пушинкою в занавеску влетев.Мама угодила в застывшее время.Стала тиха, как крылечко летнее,Стала одинокая и уверенная.Так иногда бывает, если ты последняя.Небо темнело, потом светлело.Мама рожала одна и медленно.«Не спеши», – говорила мне она,Но я родилась и стремглав полетела.Я хотела вместить в себя всё целиком.То, что мне нужно, было где-нибудь далеко.Я скидывала всё, что цепляется за подол.А мама становилась широкой, что циферблат.Мне снилось: ноги её, прибитые под столом,Несмотря ни на что, шагают назад.А головы её никогда не видно за той луной,И я всё время куда-то бежала во сне.Она говорила: «Остановись, побудь со мной»,И её голова превращалась в снег.Она сидела в парке под разросшейся липойВ красивом бледно-рыжем платке.И если бы Бог допивал наш литр,Она была бы в последнем глотке.Если бы всё происходило медленно,Как матерями и временем велено,Меня бы догнал то ли Бог, то ли бес, ноПока я петляю – ему интересно.Одним невезучим тридцатым летомЧья-то рука мне обвила цепьЗелёного грустного велосипеда,И я научилась всерьёз лететь.В больнице меня лечили медленно.Висли врачи надо мною кранами.Кости и связки срослись, но странноеЧто-то проснулось во мне от матери.Я вышла на свет в воскресенье раноИ поняла, что начала отставать.Сперва это было едва заметно.Я опережала крыши и ветки,Я даже была быстрее ответов.Но дальше пошли тревожные знаки.Мне стало неинтересно всё это.Я уступила чужой собаке.Я уступила кому-то свой велик,Я бросила бегать по вечерам.На кассе кто-то сказал, что я медлю,Прохожий сказал, подо мной дыра.Я послушала и посмотрела вниз.Воронка действительно разрасталась.Мама взглянула и сказала: «Молись,С тобой самое страшное – это старость».Старость моталась за мной, как половаяТряпка, чёрная до краёв.Старость была молодая, живая.Преждевременная, как всё моё.А передо мной стояла мать.Вот круглый живот и морщины, ноМатери очень легко стоять.Под нею светлое есть пятно.И тогда она, гладя по шее,Стала что-то тащить из моих ушей.И потом, чтобы избежать искажений,Шепнула мне в ухо: «Где твоя жизнь?».Но жизнь не откликнулась ей уже.
«Одолели тебя и меня…»
Одолели тебя и меняПересуды, звонки, переводы.И не только тебя и меня,Но и парня с моей работы.На работу мы утром пришли,Как приходят все на работу,Сторожа наши лампы зажгли,Только переменилось что-то.Кто-то пьяный здесь надышал,Надышал, что мы все заметили.Он здесь ночью пьяный лежал.На полу темнеют отметины.Видно, ноги сюда упирал,В своды стен истерично-жёлтые.В телефон набирал номера,То кричал, то бурчал шёпотом.