Стихи

Петровых Мария Сергеевна

ПРОХОЖИЙ

Лиловый сумрак, безлюдье поля — И только эту явь — Средь трав бескрайних молил я с болью: «Спаси меня, избавь!» И шел прохожий… Зачем — не знаю Мне подал знак рукой. Быть может, думал — к нему взываю, Его молю с тоской. И было тихо, весь мир как сгинул, Лишь солнце шло ко сну. Сказал прохожий, когда окинул Глазами тишину: «И мне, скитаясь, взывать в печали, Без хлеба, без жилья. Я тот, чью гибель не увидали, Тот самый — это я! Мне смертью в ярах раскинут полог, Жилище — недруг сжег. Бьет

час предсмертный, был сон недолог, Его разрушит Бог. Но верю в сон, что еще приснится, Обещанный судьбой. Тот сон, когда в нем блеснет денница, Я разделю с тобой». Клянясь, что в скорби нам нет разлуки Ни на единый час, Прохожий тот протянул мне руки, И спас меня он, спас!

ОДИНОЧЕСТВО

Смиряет ветер над крышей Свои ночные полеты. Не виден мир и не слышен, Но вижу и слышу что-то. Там кто-то, будто из бездны, Ко мне простирает руки, Там голос, мне неизвестный, Но я ль не знал этой муки! На крик во мрак выбегаю. Тиха, безлюдна дорога. Кругом лишь темень ночная. Откуда ж в сердце тревога? Лишь мглистой березы трепет. В ночи примстилось, быть может… Никто никого не встретит И никому не поможет!

«Снится лесу — лес»

Снится лесу — лес В ливне вешнем. Май давно исчез, Но примчится, Вновь вернется он В блеске прежнем, Мне ж минувший сон Не приснится.

«Мгла у входа. Темень комнат»

Мгла у входа. Темень комнат. Ни о ком никто не помнит. След твой снегом запушило, Грусть метелью закружило. В этот снег поверить надо, Оснежиться снегопадом, Затениться тенью нежной, В тишине притихнуть снежной.

Леопольд Стафф

(1878–1957)

НИКЕ САМОФРАКИЙСКАЯ

Реет музыка в складках одежды легчайшей. Недоступен для птицы полет твой великий, О богиня триумфа, — сквозь время все дальше Ты уносишься, Самофракийская Нике! Хлещешь крыльями воздух, и в вихре полета Лавры славы несешь. Не хочу их нимало. Лишь тому я завидую, ради кого ты Напрочь голову в дальних веках потеряла.

МИНУТА

Минует? Что поделать с нею! На то она ведь и минута. Покинет, становясь ничьею, Как облака, меняясь круто. Минуте, в измененьях скорых, О предыдущей помнить поздно; От века плещутся в озерах, Сменяясь, девушки и звезды.

Юлиан Тувим

(1894–1953)

НУ, А ЕСЛИ НЕТ?

Ну, а если нет? Если это бред?.. Мучусь грезой безрассудной, Призываю образ чудный, Жажду угадать ответ, Ибо если нет, Тогда… трудно! Ну, а если да? Если будет так?.. Вспыхнут зори в жгучей дрожи, Разгорится день погожий, Как багряный мак, Ибо если так, Тогда… — Боже!!

ЛИРИЧЕСКАЯ ИРОНИЯ

Я приходил с визитом К той гордой, беспощадной И что-то бестолково Твердил… (О, бред больного!) Терзал тебя стихами, Ломал, корежил слово, И разгрызал зубами (Мне лишь бы не заплакать!), И кровяную мякоть Давал тебе, давясь слезами: «Глянь!» Я приходил с визитом К той скрытной, непонятной И снова бредил, снова Губами и плечами… (О, гром тирады этой, Тиранской и терновой!) Внимали ей сурово Священные предметы: Недрогнувшие стены, Нетронутое ложе, Не раздробленный кулаками Стол. Теперь с печалью скрытой Сижу я одиноко, Задумавшись глубоко, На сотни дней разбитый, И все мои визиты, Все до единой раны, В клубок безумный свиты. А я уже счастливый, Любимый и желанный, А я уже далекий, пьяный Муж.

КВАРТИРА

Тут все не наяву: И те цветы, что я зову живыми, И вещи, что зову моими, И комнаты, в которых я живу, Тут все не наяву, И я хожу шагами не моими, — Я не ступаю, а сквозь сон плыву. Из бесконечности волною пенной Меня сюда забросил океан. Едва прилягу на диван — Поток минувшего умчит меня мгновенно. Засну — и окажусь на дне. Проснусь — и сквозь редеющий туман Из темных снов доносится ко мне Извечный, грозный гул вселенной.

ГИМН ЛЕСУ

В лесной столице шумят знамена, — Праздник веселый. Шумят флажки в столице зеленой, Бушуют смолы. Ветер-трубач пронесся с песней, Взъерошив тучи. Гроза проследовала в поднебесье За солнцем жгучим. Над дубом — вспышка молнии синей И гром тяжелый, А в толще дерева, в сердцевине, Бушуют смолы. В моих земляках, в народе зеленом, — Мощные соки. Гремите славу корням и кронам, Презревшим сроки! Лунная зелень в столице этой Высокостволой. Обрушился гром и замер где-то… Бушуют смолы.

РАЗГОВОР ПТИЦ

Кто, опричь меня, знаком С птичьим языком?.. Чуть трепещут камыши, Чуть мерещится в тиши — «Вью, вью, вью» и «вьет, вьет, вьет», Значит, скоро рассветет, Вспыхнет зорька в зябкой дрожи… Так про что это, про что же? Про что? Разумеется, про то. «Цвири-цвири», слышь-послышь… Тишь. Ну так что же? Да иль нет?.. Лишь роса блестит в ответ, Влажны листья диких роз, Кто-то где-то произнес: «Тью-тью-тью, тю-и, тю-и» — Да, да, да, молчи, таи. Это значит: чуешь, чу? Чую, знаю и молчу. Да, да, да, я знаю тоже… Так про что это, про что же? Про что? Вот про самое про то. «Цвир, тю-и, ку-ку»… Кто знает, Может быть, уже светает?.. То не нота и не тон — Что-то из лесных сторон. Тишиной навеян шорох, — Чей он, чей он, чей он — шорох? Листьев? Тростника? Осоки? То ль колосьев шум далекий? Да иль нет?.. Но я-то знаю И мечтаю, напеваю. «Цвир, цвир, цвир» — звенит не зря, Разгорается заря, Пташка пташку окликает… Ну а все-таки… Кто знает?! Что ты! Солнышко встает: Птица ль птицу не поймет, Мне ли песенки звенящей Не понять в росистой чаще, — «Тью-фюить» — кругом пошло. Это значит — рассвело.

ОТЕЦ

Когда-то я молил Творца, Чтоб век твой был вовек не прожит, — Я все улажу, все устрою Для старости твоей счастливой. А нынче сын одно лишь может — Вздохнуть беспомощно порою И фотографию отца Поправить, коль висит чуть криво.

Владислав Броневский

(1897–1962)