Стихи
Шрифт:
Мне стоило рождаться на свет хотя бы только ради того, чтобы одно из моих стихотворений помогло Н. в ее чудовищные дни.
Поразительно, что Пушкин стихи Радищева ставил выше его прозы! «Стихи его лучше его прозы».
Пушкин написал «Путешествие из Москвы в Петербург» в 1833-34 гг. (даже в январе 1835 г.). Но читал и знал Радищева, конечно, гораздо раньше. В своем «Путешествии…» («Тверь») он пишет: «В главе, из которой выписал я приведенный отрывок, помещена его известная ода. В ней много сильных стихов». Пушкин называет радищевскую оду «Вольность» известной одой, и это уже говорит о том, что он был с нею знаком ранее.
Невозможно допустить, чтобы Пушкин до 1833 г. не читал радищевского «Путешествия».
Пушкин знал стихи Радищева с юных лет. Еще в 1814 году в поэме «Бова» он писал: «Петь я тоже вознамерился. Но сравняюсь ли с Радищевым?».
Когда он впервые
«Онегинская строфа»……………………………………. Ода «Вольность»
Пушкин……………………………………………………………………… Радищев
перекр………………………………………………………………………….. перекр.
а (ж)…………………………………………………………………………………. а (ж)
б (м)…………………………………………………………………………………. б (м)
а (ж)…………………………………………………………………………………. а (ж)
б (м)…………………………………………………………………………………. б (м)
парн………………………………………………………………………………… парн.
в (ж)………………………………………………………………………………… в (ж).
в (ж)…………………………………………………………………………………. в (ж)
г (м)……………………………………………………………………………. _______
г (м)……………………………………………………………………………. _______
опояс……………………………………………………………………………… опояс.
Д (ж)……………………………………………………………………………….. Д (м)
с (м)…………………………………………………………………………………. е (ж)
е (м)…………………………………………………………………………………. е (ж)
Д (ж)……………………………………………………………………………….. Д (м)
з (м)…………………………………………………………………………….. _______
з (м)…………………………………………………………………………….. _______
У Пушкина: 1-е четверостишие — перекрестная рифма (ж — м); дальше — 2 парные женские, потом — две парные мужские. Потом — опоясанное четверостишие и 2 мужские.
У Радищева 1-е четверостишие — перекрестная (рифма) (ж — м); (потом) 2 парные (женские) и четверостишие опоясанное.
Мне жизнь уже не тяжела. Я смерть свою пережила. Хоть верьте, хоть не верьте — Все это после смерти. И все-таки хожу, гляжу, Совсем как вы, живые. Уныния не навожу На тех, кто здесь впервые. Я одиноко дни влачу, Таюсь почти что в келье. Мешать живым я не хочу, Печалить их веселье. Кто это умер? Ты ли, я? Сказать вернее — оба. Но моего небытия Змеится путь особо.Не спится.
Ничего не успею.
А необходимо -
написать о Владимире Васильевиче [20] .
Об Анне Андреевне.
(М<ожет> б<ыть> немного о Мандельштаме.)
О Борисе. О Цветаевой.
М<ожет> б<ыть> немного — о детстве.
О юности — о курсах.
И — разные мыслишки.
Не спится.
Читаю превосходную книгу Лакшина об Островском.
20
Готовцеве, артисте МХАТа. Ему посвящено стихотворение Марии Петровых «Медный зритель», готовящееся к публикации в кн. «Костер в ночи» — Верхне-Волжское книжное издательство. (Примеч. сост.)
Только и могу что читать, больше ничего.
Не спится. Не спится многогрешной.
Главное — себя не потерять, не потерять мысль.
Надо написать Карякину об его книге, Галлаю об его книге, Леве об его книге. И потом Лакшину.
Не даете мне покою, Недописанные строки! То как будто под рукою, То как будто за рекою, Где закат горит далекий. Всю-то жизнь меня губили Ваши горькие упреки. Я боюсь, что и в могиле Не дадите мне покою Бессловесною тоскою. Хоть бы вы меня забыли, Недописанные строки! …Но у вьюги лучше получалось, Оттого-то мне и замолчалось.<…> Ахматова была гениальным читателем Пушкина. Точность ее прозрений ни с чем не сравнима. Она — дар Пушкину, драгоценный дар. (Особенно если подумать о беспомощности пушкинистов-профессионалов. И все же благодарность им — С. Бонди, Т. Цявловской за многое).
Дело не только в «силе родства биографий» — в силе ее несравненной любви к Пушкину и несравненном понимании.
В ненависти к Н<аталье> Н<иколаевне> я с Ан. Ан. всегда была единодушна. И если теперь сиротство мое непоправимо, то больнее всего оно здесь. Ни одна душа на свете не знает, чем Ан. Ан. была здесь — в любви, в узнавании, в понимании П<ушкина> для меня, да и я для нее была в этом — всех ближе. Не стихами, а именно этим я ее иногда изумляла и была близка. Тут я совсем осиротела. Нет ни одного человека на свете, с кем могла бы я об этом говорить.
Очень я огорчалась, когда Б<орис> Л<еонидович> лишился своих лошадиных зубов. Они его не портили — была совсем особая красота: коня и человека. Но об этом уже писали — и в стихах и в прозе.
В переводы лир<ических> стихов Ан. Ан. не верила. Она ведь в переводе была буквалисткой. Она переводила много, но переводчицей никогда не была.
А вот насчет маршаковских сонетов она (Ахматова) не совсем права. Поди разбери в английском «он» или «она»? А по всему контексту — как говорил мне Маршак — получается все-таки — она. Да и по содержанию: ведь тут часто трое — двое мужчин и одна женщина. Один из них ее любит, другой ревнует, говоря упрощенно. Маршак — великий разъяснитель. В прозаических кусках пьес Шекспир говорил — на теперешнее наше восприятие — очень смутно, вычурно, витиевато. Так же, вероятно, и в сонетах. М<аршак> все прояснял, высветлял смысл, м<ожет> б<ыть> — схематизировал. Конечно, если говорить о 66 сонете, перевод Пастернака неизмеримо сильнее и точнее.
Что помнится? Торцовая Тверская, У Иверской мерцанье свечек ярых, Садовое кольцо — кольцо бульваров, Как быстро сгинуло твое величье, Как быстро изменила ты обличье, Полвека — малый срок Не зная, не любя, Калечили тебя, Москва родная, Увечили тебя. Вдыхая жадно пыль твоих развалин, Как, вероятно, был доволен Сталин, Что нет Москвы Я в ранней юности еще застала Следы былых веков. Их поубавилось, но было много, И колокольный звон Еще звучал, хоть глухо и убого, Почти не запрещен. На Якиманке он звучал по-царски, Весь воздух серебря. Езжал на Якиманку Луначарский Послушать звонаря. Он был от Станиславского, из МХАТа, И очень знаменит. Глубокий, переливчатый, богатый, Тот звон в ушах стоит. То новой власти было лишь начало — Девятая весна. Давным-давно та церковь замолчала, Быть может, снесена.. . .
Стала я часто сердиться, — это плохо. Впрочем, всегда ли плохо? Перечитываю Петра 1-го. Как все это давно было: II МХАТ, моя жизнь — этим спектаклем.
Влюбленность в Петра — Готовцева.
А сердилась я с утра, вспоминая, как в конце 40-ых годов N. блудил с версией о том, что Петр был сыном грузинского царевича, и невнятно ссылался на покойного Толстого. М. б., Толстой и грешил, возможно, и он был не безупречен в смысле подхалимажа? Очень возможно, судя по некоторым записям. Но — не знаю. N. явно рассчитывал, что его болтовня станет известной. Ужасно бессовестный тип. Впрочем — нет, не бессовестный, совесть есть — но он непрерывно ее продает и от этого терзается, т. е. раньше терзался, теперь — не знаю как.
Я правильно сержусь на него. Конъюнктурщик, карьерист. Я в сумерках иду по улице шумящей. Мне с неба на плечо садится стрекоза. Откуда ты взялась?.. Как залетела ты из чащи? . . . Нежданная моя, внезапная краса! . . . Смилуйся, Господи! Мукой любою Ты мне воздай за позор многолетний. Боже, дозволь мне предстать пред тобою С чистою совестью в час мой последний.