Стихи
Шрифт:
Быстрая и славная, словно бы играючи, ходит полноправная ловкая хозяечка.
В синеньком халатике, словно на плакатике. В красненькой косыночке, словно на картиночке. Ярослав Смеляков. Избранные произведения в двух томах. Москва, "Художественная литература", 1970.
ПОД МОСКВОЙ Не на пляже и не на "зиме", не у входа в концертный за 1000 л,я глазами тебя своими в тесной кухоньке увидал.
От работы и керосина закраснелось твое лицо. Ты стирала с утра для сына обиходное бельецо.
А за маленьким за оконцем, белым блеском сводя с ума, стыла, полная слез и солнца, раннеутренняя зима.
И как будто твоя сестричка, за полянками, за леском быстро двигалась электричка в упоении трудовом.
Ты возникла в моей вселенной, в удивленных глазах моих из светящейся мыльной пены да из пятнышек золотых.
Обнаженные эти руки, увлажнившиеся водой, стали близкими мне до муки и смущенности молодой.
Если б был я в тот день смелее, не раздумывал, не гадал обнял сразу бы эту шею, эти пальцы б поцеловал.
Но ушел я тогда смущенно, только где-то в глуби светясь. Как мы долго вас ищем, жены, как мы быстро теряем вас.
А на улице, в самом деле, от крылечка наискосок снеговые стояли ели, подмосковный скрипел снежок.
И хранили в тиши березы льдинки светлые на ветвях, как скупые мужские слезы, не утертые второпях. Ярослав Смеляков. Избранные произведения в двух томах. Москва, "Художественная литература", 1970.
MAMA Добра моя мать. Добра, сердечна. Приди к ней - увенчанный и увечный делиться удачей, печаль скрывать чайник согреет, обед поставит, выслушает, ночевать оставит: сама - на сундук, а гостям - кровать.
Старенькая. Ведь видала виды, знала обманы, хулу, обиды. Но не пошло ей ученье впрок. Окна погасли. Фонарь погашен. Только до позднего в комнате нашей теплится радостный огонек.
Это она над письмом склонилась. Не позабыла, не поленилась пишет ответы во все края: кого - пожалеет, кого - поздравит, кого - подбодрит, а кого - поправит. Совесть людская. Мама моя.
Долго сидит она над тетрадкой, отодвигая седую прядку (дельная - рано ей на покой), глаз утомленных не закрывая, ближних и дальних обогревая своею лучистою добротой.
Всех бы приветила, всех сдружила, всех бы знакомых переженила. Всех бы людей за столом собрать, а самой оказаться - как будто!- лишней, сесть в уголок и оттуда неслышно за шумным праздником наблюдать.
Мне бы с тобою все время ладить, все бы морщины твои разгладить. Может, затем и стихи пишу, что, сознавая мужскую силу, так, как у сердца меня носила, в сердце своем я тебя ношу. Ярослав Смеляков. Избранные произведения в двух томах. Москва, "Художественная литература", 1970.
ДАВНЫМ-ДАВНО Давным-давно, еще до появленья, я знал тебя, любил тебя и ждал. Я выдумал тебя, мое стремленье, моя печаль, мой верный идеал.
И ты пришла, заслышав ожиданье, узнав, что я заранее влюблен, как детские идут воспоминанья из глубины покинутых времен.
Уверясь в том, что это образ мой, что создан он мучительной тоскою, я любовался вовсе не тобою, а вымысла бездушною игрой.
Благодарю за смелое ученье, за весь твой смысл, за все за то, что ты была не только рабским воплощеньем, не только точной копией мечты:
исполнена таких духовных сил, так далека от всякого притворства, как наглый блеск созвездий бутафорских далек от жизни истинных светил;
настолько чистой и такой сердечной, что я теперь стою перед тобой, навеки покоренный человечной, стремительной и нежной красотой.
Пускай меня мечтатель не осудит: я радуюсь сегодня за двоих тому, что жизнь всегда была и будет намного выше вымыслов моих. Ярослав Смеляков. Избранные произведения в двух томах. Москва, "Художественная литература", 1970.
ЗИМНЯЯ НОЧЬ
Татьяне
Не надо роскошных нарядов, в каких щеголять на балах,пусть зимний снежок Ленинграда тебя одевает впотьмах.
Я радуюсь вовсе недаром усталой улыбке твоей, когда по ночным тротуарам идем мы из поздних гостей,
И, падая с темного неба, в тишайших державных ночах кристальные звездочки снега блестят у тебя на плечах.
Я ночью спокойней и строже, и радостно мне потому, что ты в этих блестках похожа на русскую зиму-зиму.
Как будт 1000 о по стежке-дорожке, идем по проспекту домой. Тебе бы еще бы сапожки да белый платок пуховой.
Я, словно родную науку, себе осторожно твержу, что я твою белую руку покорно и властно держу...
Когда открываются рынки, у запертых на ночь дверей с тебя я снимаю снежинки, как Пушкин снимал соболей. Ярослав Смеляков. Избранные произведения в двух томах. Москва, "Художественная литература", 1970.
СТАРАЯ КВАРТИРА Как знакома мне старая эта квартира! Полумрак коридора, как прежде, слепит, как всегда, повторяя движение мира, на пустом подоконнике глобус скрипит.
Та же сырость в углу. Так же тянет от окон. Так же папа газету сейчас развернет. И по радио голос певицы далекой ту же русскую песню спокойно поет.
Только нету того, что единственно надо, что, казалось, навеки связало двоих: одного твоего утомленного взгляда, невеселых, рассеянных реплик твоих.
Нету прежних заминок, неловкости прежней, ощущенья, что сердце летит под откос, нету только твоих, нарочито небрежно перехваченных ленточкой светлых волос.
Я не буду, как в прежние годы, метаться, возле окон чужих до рассвета ходить; мне бы только в берлоге своей отлежаться, только имя твое навсегда позабыть.
Но и в полночь я жду твоего появленья, но и ночью, на острых своих каблуках, ты бесшумно проходишь, мое сновиденье, по колени в неведомых желтых цветах.