Стихи
Шрифт:
Мне туда бы податься из маленьких комнат, где целителен воздух в просторах полей, где никто мне о жизни твоей не напомнит и ничто не напомнит о жизни твоей.
Я иду по осенней дороге, прохожий. Дует ветер, глухую печаль шевеля. И на памятный глобус до боли похожа вся летящая в тучах родная земля. Ярослав Смеляков. Избранные произведения в двух томах. Москва, "Художественная литература", 1970.
КРЫМСКИЕ КРАСКИ Красочна крымская красота. В мире палитры богаче нету. Такие встречаются здесь цвета, что и названья не знаешь цвету.
Тихо скатясь с горы крутой, день проплывет, освещая кущи: красный, оранжевый, золотой, синенький, синеватый, синющий.
У городских простояв крылец, скроется вновь за грядою горной: темнеющий, темный, и под конец абсолютно черный.
Но, в окруженье тюльпанов да роз, я не покрылся забвенья ряской: светлую дымку твоих волос Крым никакой не закрасит краской.
Ночью - во сне, а днем - наяву, вдруг расшумевшись и вдруг затихая, тебя вспоминаю, тебя зову, тебе пишу, о тебе вздыхаю.
Средь этаких круч я стал смелей, я шире стал на таком просторе. У ног моих цвета любви моей плещет, ревет, замирает море. Ярослав Смеляков. Избранные произведения в двух томах. Москва, "Художественная литература", 1970.
* * * Ты все молодишься. Все хочешь забыть, что к закату идешь: где надо смеяться - хохочешь, где можно заплакать - поешь.
Ты все еще жаждешь обманом себе и другим доказать, что юности легким туманом ничуть не устала дышать.
Найдешь ли свое избавленье, уйдешь ли от боли своей в давно надоевшем круженье, в свечении праздных огней?
Ты мечешься, душу скрывая и горькие мысли тая, но я-то доподлинно знаю, в чем кроется сущность твоя.
Но я-то отчетливо вижу, что смысл недомолвок твоих куда человечней и ближе актерских повадок пустых.
Но я-то давно вдохновеньем считать без упрека готов морщинки твои - дуновенье сошедших со сцены годов.
Пора уже маску позерства на честную позу сменить. Затем, что довольно притворства и правдою, трудной и черствой, У нас полагается жить.
Глаза, устремленные жадно. Часов механический бой. То время шумит беспощадно над бедной твоей головой. Ярослав Смеляков. Избранные произведения в двух томах. Москва, "Художественная литература", 1970.
КАТЮША Прощайте, милая Катюша. Мне грустно, если между дел я вашу радостную душу рукой нечаянно задел.
Ужасн 1000 а легкая победа. Нет, право, лучше скучным быть, чем остряком и сердцеедом и обольстителем прослыть.
Я сам учился в этой школе. Сам курсы девичьи прошел: "Я к вам пишу - чего же боле?.." "Не отпирайтесь. Я прочел..."
И мне в скитаньях и походах пришлось лукавить и хитрить и мне случалось мимоходом случайных девочек любить.
Но как он страшен, посвист старый, как от мечтаний далека ухмылка наглая гусара, гусара наглая рука.
Как беспощадно пробужденье, когда она молчит, когда, ломая пальчики, в смятенье, бежит - неведомо куда: к опушке, в тонкие березы, в овраг - без голоса рыдать.
Не просто было эти слезы дешевым пивом запивать.
Их и сейчас еще немало, хотя и близок их конец, мужчин красивых и бывалых, хозяев маленьких сердец.
У них уже вошло в привычку влюбляться в женщину шутя: под стук колес, под вспышку спички, под шум осеннего дождя.
Они идут, вздыхая гадко, походкой любящих отцов. Бегите, Катя, без оглядки от этих дивных подлецов.
Прощайте, милая Катюша. Благодарю вас за привет, за музыку, что я не слушал, за то, что вам семнадцать лет;
за то, что город ваш просторный, в котором я в апреле жил, перед отъездом, на платформе, я, как мальчишка, полюбил. Ярослав Смеляков. Избранные произведения в двух томах. Москва, "Художественная литература", 1970.
ЛИРИЧЕСКОЕ ОТСТУПЛЕНИЕ Валентиной Климовичи дочку назвали. Это имя мне дорого символ любви. Валентина Аркадьевна. Валенька. Валя. Как поют, как сияют твои соловьи!
Три весны прошумели над нами, как птицы, три зимы намели-накрутили снегов. Не забыта она и не может забыться: все мне видится, помнится, слышится, снится, все зовет, все ведет, все тоскует - любовь.
Если б эту тоску я отдал океану он бы волны катал, глубиною гудел, он стонал бы и мучился как окаянный, а к утру, что усталый старик, поседел.
Если б с лесом, шумящим в полдневном веселье, я бы смог поделиться печалью своей корни б сжались, как пальцы, стволы заскрипели, и осыпались черные листья с ветвей.
Если б звонкую силу, что даже поныне мне любовь вдохновенно и щедро дает, я занес бы в бесплодную сушу пустыни или вынес на мертвенный царственный лед расцвели бы деревья, светясь на просторе, и во имя моей, Валентина, любви рокотало бы теплое синее море, пели в рощах вечерних одни соловьи.
Как ты можешь теперь оставаться спокойной, между делом смеяться, притворно зевать и в ответ на мучительный выкрик, достойно опуская большие ресницы, скучать?
Как ты можешь казаться чужой, равнодушной? Неужели забавою было твоей все, что жгло мое сердце, коверкало душу, все, что стало счастливою мукой моей?
Как-никак а тебя развенчать не посмею. Что ни что а тебя позабыть не смогу. Я себя не жалел, а тебя пожалею. Я себя не сберег, а тебя сберегу. Ярослав Смеляков. Избранные произведения в двух томах. Москва, "Художественная литература", 1970.
ОЩУЩЕНИЕ СЧАСТЬЯ Верь мне, дорогая моя. Я эти слова говорю с трудом, но они пройдут по всем городам и войдут, как странники, в каждый дом.
Я вырвался наконец из угла и всем хочу рассказать про это: ни звезд, ни гудков за окном легла майская ночь накануне рассвета.