Стихи

Этой подборкой я планировал завершить серию публикаций еврейских поэтов, писавших на идише. Но жизнь внесла свои коррективы. Авром Суцкевер умер 20 января (5 швата) 2010 года, и вот его стихи публикуются «вне очереди». Я не оговорился, именно жизнь, потому что смерть — тоже часть жизни. Для биографии поэта (не как частного человека, а именно как поэта) очень важно, когда и как он умер. Когда речь заходит о Суцкевере, не менее важно и то, как он НЕ умер: не дал себя заморить голодом в гетто, убить в Понарах. Более того, и это было самым трудным, не дал в себе убить поэта. Суцкевер вышел из пламени войны, не уступив ни капли мастерства, не отдав столь естественной дани ни позе жертвы, ни позе победителя.

Он родился в Сморгони (Западная Белоруссия), в которой за 17 лет до этого родился другой великий еврейский поэт, Мойше Кульбак. Во время первой мировой войны семью Суцкевера эвакуировали в Сибирь, в Омск,

и Сибирь стала первым воспоминанием будущего поэта. В 1920 году, после смерти отца, Авром Суцкевер возвращается в Вильну (тогда это была Польша).

Вильна в 1920–1930-х годах — общеевропейская столица еврейской культуры. Здесь сосредоточены лучшие литературные, научные и издательские силы. Здесь перед войной формируется литературная группа «Юнг Вильне» («Молодая Вильна»), среди участников которой были такие выдающиеся поэты, как Лейзер Вольф, Хаим Граде, Герш Ошерович. В этой обстановке культурного подъема началось восхождение Суцкевера.

Свой детский сибирский опыт, столь отличный от опыта своих земляков, он сделал предметом своей первой поэмы, которая так и называется — «Сибирь». Эта поэма, написанная в 1936 году, принесла молодому поэту первую славу, и впоследствии ее, как и другие сборники поэта, проиллюстрировал его друг, великий Марк Шагал. В ней уже присутствуют все основные черты поэтики Суцкевера: ориентация на польскую и — через польскую — французскую поэтические традиции, изобразительность, сложность и в то же время необыкновенная стройность композиции, странное сочетание герметичности и ясности. Мастерство Суцкевера удивительно, и кажется важным то, что Суцкевер как поэт сформировался в Вильне (Вильнюсе). Этот город, в котором архитектура кристаллизуется из перенасыщенного раствора истории, одарил его искусством гулкой архитектоники. В виртуозных стихах и поэмах Суцкевера присутствует прихотливая симметрия не то готического переплетения нервюр, не то кристаллической решетки. Уже с предвоенных лет Суцкевер, которому предстояло стать одним из крупнейших поэтов ХХ века, был звездой первой величины на небосклоне не только еврейской, но европейской поэзии. Творчество Суцкевера было замечено не только еврейскими, но и польскими поэтами. В частности, на него обратил внимание Юлиан Тувим, и это доброжелательное внимание стало одной из причин спасения Суцкевера.

Оказавшись во время войны в Виленском гетто, Суцкевер стал одним из организаторов культурной жизни в гетто и одним из лидеров Сопротивления. Затем он бежал в лес, к партизанам. Оттуда его по просьбе Эренбурга (к которому в свою очередь обратился Тувим) вывезли специальным самолетом в Москву. В Москве поэт провел больше двух лет, свел близкое знакомство со многими советскими еврейскими поэтами и писателями. Он, в качестве свидетеля обвинения, выступал на Нюрнбергском процессе. В 1947 году через Польшу и Францию Авром Суцкевер добрался до Палестины, которой вот-вот предстояло стать Государством Израиль. Едва это произошло, он в качестве военного корреспондента принял участие в Войне за независимость. Именно этот эпизод его биографии стал толчком к созданию «Песен из Негева» (см. настоящую подборку). Поразительным образом, не война, но красота библейской земли — вот истинный предмет этой поэмы, написанной с изысканностью, которая заставляет вспомнить о поэтах «Парнаса».

В послевоенное время Суцкевер — признанный лидер литературы на идише, главный редактор авторитетного израильского журнала «Ди голдене кейт» («Золотая цепь»). В то же время он много, постоянно, до глубокой старости пишет. Новой вершиной его творчества становится философская лирика 1970-х годов, собранная в книги «Скрипичная роза» и «Стихи из дневника» (см. настоящую подборку).

Смерть Суцкевера — это не только конец целой эпохи в еврейской литературе, это конец «некалендарного» ХХ века в литературе, прощание с его последним великим поэтом.

Валерий Дымшиц

Растет купина из пустого колодца, А рядом безлюдье поставило вехи, И песни она распевает, и жжется, Дырявя шипами, как пулями, мехи. Из глуби колодца десница воздета И кремнем кроит меня быстро и точно: — Все части замкнутся ключами завета, Печатью завета — навечно и прочно. Отныне мой дух не на якоре тела, Силлабам и звукам — иные мерила, Колодезя древнего шуйца взлетела — Союз заключила. Здесь первотворенья была мастерская, Пойди, если сможешь, к Творцу в подмастерья: Глядишь, раскошелится вечность скупая, Коль будет сработана ладно матерья. Взошел ты час в час на Подъем Скорпионов. Всё будто Вначале, всё как на картине: Вот Облако медленно сходит со склонов И Огненный столп обнимает в низине. В песчаное стеклышко видишь Творца ты. Все просто, чудес никаких не случалось, Пророчество в сводах воздушной палаты Ни старше, ни младше — таким и осталось. Когда, что солома, песок полыхает, Напрасно светило неслыханной мощи Двухтысячелетнее древо пытает: Его окружает круг тени, круг нощи. Оно свои ветви в суглинок вогнало В борьбе вековой наподобие свода. Когда-то, наверно, оно засыпало Под сказ о скитаньях Пустынного Рода. Я ухо к стволу приложил. Что-то в древе Молило: «Спаси, мне постыла темница!» Топор бы! Взрубить бы жужубу в Хацеве! А вдруг моя грусть в той жужубе томится… Как лисы глядят, чьи хвосты поджигая, Самсон истребил филистимлян станицы: Скалистые торсы, щетина стальная — Как будто сошли с пожелтевшей страницы. По зову Синая к нему на вершины С Днепра, и Дуная, и Вислы явились Из тел своих вылепить, словно из глины, Пророков черты, что в той глине таились. Знакомы едва, и молитвы забыты, Лишь буквы сидура спаслись от изъятья. Но Голос, в горючем терновнике скрытый, Сплотил этих лис, и теперь они — братья. Орлица, как будто волчица (крылата От злости), бросается, сдавленно лая, Ко мне, и укрытье, где дремлют орлята В росистой тени, от меня защищая. Но тут же мой камень встречает орлица, И вот уж пробит неприступности щит им, И, вскинув крыло, камнем падает птица, Орлят укрывая крылом перебитым. И прежде чем прочь от нее разбегутся, Все в искрах затменья, земля с небесами, Птенцы сквозь росистый свой сон проклюются, Бескрыло взлетят и спасут ее сами.