Стихи

Джанумов Юрий Александрович

«Я полюбил ночные захолустья…»

Я полюбил ночные захолустья, Пристанища кочующей души, Где можно терпкою, хмельною грустью Воспоминанья трезвые глушить. И я привык наедине с собою Ночь под сурдинку где-то коротать, Запоминать узор чужих обоев И собственное имя забывать. Счет потеряв глоткам ожесточенным, Так хорошо припасть к стене плечом И помечтать о счастье немудреном, Не сожалея, не печалясь ни о чем. Уходит ночь сквозь скважины и щели, В далеком мире плачут поезда, Но что мечтам? Они везде поспели И никуда не могут опоздать. И хорошо еще, бредя за ними, Пустое сердце унося в рассвет, — Вдруг вспомнить взгляд, улыбку или имя, Которым больше повторенья нет. О, бездорожные мои скитанья! Я оборву когда-нибудь и вас, Чтобы глотком последнего дыханья Все жажды утолились — в первый раз!

WALSE TRISTE

Что

же, — веселье подходит к концу. Зала пустеет, пустеют бокалы. Темные тени легли по лицу, Кружится вальс тяжело и устало. Что же, — пора покидать этот бал. Сами собою смыкаются веки. Миг, — ив сияющих недрах зеркал Вскользь промелькнем и исчезнем навеки. И ничего не останется нам: Ночь, ледяные пространства и ветер, Ветер, бегущий по мертвым мирам, Прах развевающий тысячелетий. Что же, — дослушай, допей, дотяни… Меркнущий вальс все страшней, все печальней. Гаснут последние в мире огни, Ветер крепчает во тьме изначальной.

«Спаслись, уцелели, ушли от меча…»

Светлой памяти Раисы и Михаила Горлиных

Спаслись, уцелели, ушли от меча, В огне не сгорели, под пулей не сникли… Пылай же, зажженная мною, свеча Как радость победная в праздник великий. Дойди ликованье мое до Творца Взволнованной и благодарной молитвой За всех пощаженных, — кого до конца Хранил Он в опасностях, бедах и битвах. Но вас — неповинных, которых не спас Ни бегства туман, ни лирический ветер, — Какой панихидой оплакивать вас И чем вашу гибель достойно отметить? Я помню последнюю встречу… Уже Зловещими были берлинские ночи; Слова и движения — настороже, Свидания — реже, беседы — короче. Но рифмы братались, но строки текли Как прежде — на нашем случайном Парнасе… Кто думал тогда, что столицы земли Рассыплются прахом, что солнце погаснет? Что в недрах подземных, слепые кроты, Мы будем дрожать бесконечные годы, Что в мире миллионами встанут кресты И плачем библейским заплачут народы? Кто думал о проклятых небом местах За ржавой чертой, о зачумленных остах, О желтой звезде, о последних словах, Кто думал о смерти?.. — Привычно и просто Закончился вечер. Но как-то не так Обыденно мы попрощались: глазами. Трамвай зазвенел. И судьбы нашей мрак Как занавес глухо упал между нами. Следы затерялись и нить порвалась. Во вздыбленных годах свершилось так много. Но верю: по зову премудрого Бога С земли голубиная пара взвилась И к рощам блаженных была их дорога.

«Паровозы кричали, как птицы ночами…»

Паровозы кричали, как птицы ночами, Напряженно желтели во мгле их глаза. Навсегда сохранила проклятая память Сундуки, поцелуи, платки, голоса. И окно сохранила — подобно камее, — Где никто не прощался и рук не сжимал, Только думал тоскливо: о, лишь бы скорее! В эту ночь, в этот час не сойти бы с ума. Золотились огни, убегая за стрелку, Убегали они далеко-далеко… На суконное небо, как проигрыш мелкий, Ночь небрежно просыпала горсть медяков. А когда заскрипели прощально колеса, Разрезая ландшафты, шатая мосты, — На вокзале остался стоять низкорослый Человек, опиравший плечо на костыль. И опять изможденно тащились вагоны. Кочегары как жертву сжигали дрова. Ухмылялся калека. Стучал по перрону Костылем деревянным, глаза закрывал — И как будто не видел, как там, у забора, Пригибаясь к земле, поднимаясь к звездам, Однорукая смерть фонарем семафора Подавала последний сигнал поездам.

«Поезд ушел, не спрося и не справившись…»

Поезд ушел, не спрося и не справившись, Можно ли, должно ли, нужно ль уйти. В сумерках шпалы белели, как клавиши, Ночь зачернить торопилась пути. Бедные, мы расторгались пространствами Спящих чужих городов и полей… — Разве тебе не наскучило странствовать, Мир обходя, как знакомый музей? Разве тебе не постыли названия Станций, стоянок, местечек, столиц; Кровы менять, чаевыми позванивать И разбираться в похожести лиц? Впрочем, как знаешь… Ведь каждый по-своему Тот же все путь коротать обречен. Многим, увы, не дано, не позволено Сгруживать верстами жизнь за плечо. Многим досталось завидное мужество: Чью-то судьбу проводив на вокзал, В тусклый, унылый паноптикум ужасов Шагом спокойным вернуться назад. Там над Жюль Верном, над львами, над трампами Ждать, задыхаясь… Однажды, в туман, Вдруг за окном, как за вспыхнувшей рампою, Смерть многоместный подкатит рыдван.

«В детстве, — так ясно сейчас это помню…»

В детстве, — так ясно сейчас это помню, — Вечером как-то меня посадили На подоконник — широкий и белый; Ватного зайца держал я в руках. Там с любопытством смотрел я на стекла, Где, разрисован декабрьским морозом, Понизу вился, искрясь и сверкая, Нерукотворный и пышный узор. Вдруг над собой я заметил в пространстве, В черном, как прорубь, рождественском небе, Яркую точку, мигавшую часто, — Трепетный светоч, невиданный мной. Что это было? Внезапно исчезли Стекла с морозною

вязью, упругость Гладкой доски, на которой сидел я, Шорохи жизни и свет и тепло. Помню, как, словно повисший над бездной, Даже дышать иль мигнуть не посмел я. Помню, как страшно мне стало, как громко Няня, — я крикнул, — няня, огонек ! Долго в ту ночь надо мной хлопотали, Сказкой напрасно стараясь утешить. Страх и смятенье остались доныне… Вечность, я жду, чтоб исчезнуть в тебе.

«Перед тобой — твой неизбывный день…»

Перед тобой — твой неизбывный день, Он может стать подарком или пыткой; Промчаться быстроного как олень Или ползти докучно как улитка. Он может быть и щедрым и скупым, Угрюмым скрягой и веселым мотом, — Разбрасываться счастьем голубым И предаваться скаредным заботам. Он может роком выдаться твоим. Он на твою погибель выйти может, И как палач, движением одним Разрушить, искалечить, уничтожить. А может быть — в цветении пустом Он будет блекл, бесплоден и напрасен; Ни бури гром не прогрохочет в нем, Ни солнца блеск его не приукрасит. И праздными останутся мечты, Желанья на корню своем завянут. День этот кончится вничью… И ты Погасишь свет, измучен и обманут.

ДОН ЖУАН

Я странствую не в пышных колымагах И не веду заметок путевых. Надежный конь, червонцев горсть и шпага — Вот спутники в скитаниях моих. Мне ночь сообщница. Слепая сводня, Она мне помогает до утра Не размышлять о начатом сегодня И не жалеть о конченом вчера. Что ж! Мудрость чисел копят звездочеты, Скупцы стяжают звонкий груз монет, А я, — я в мире тоже занят счетом: Имен и встреч, желаний и побед. Преследуя волнующее счастье, Я не ищу ни истин, ни богов, И вот — живу, покорный только страсти, Увы, столь не похожей на любовь! О бедные мужья, отцы и братья! Вас не хотел иметь врагами я. Я ваш должник. К ответу и к расплате Давно, всегда готова кровь моя. Но эти ночи, эти упоенья, Восторг греха и страсти торжество! Я помню каждое прикосновенье И каждый миг блаженства моего. Я помню каждую. Их было много, Но я ли виноват, что не нашлось Ни рук таких, ни губ — дабы в дорогу Мне новую пускаться не пришлось? Нет, это — горький рок, и неизбежно Я обречен, терзаемый алчбой, Обманывать доверчивую нежность, Позор и горе сея за собой. Пусть будет так. Не умирают дважды И не родятся. Жребий дан навек. Пусть отвращеньем утолится жажда, Пусть близится последний мой ночлег. Любимая! Сегодня наша встреча. Тебя мне больно будет обмануть. Зажглась звезда. Грустит кастильский вечер… А завтра снова — поиски и путь.

ВСТРЕЧА

Сколько лет мы с тобой не видались? Или, друг, это были века? Время мчалось, дыбясь и кидаясь, Как взбесившаяся вдруг река. Целый мир — содрогнулся и рухнул, Став легендой на наших глазах; Эту гибель, распад и разруху Ни в каких не расскажешь словах. Эту гибель… Чугунные ночи, Улиц в страхе застывшую сеть, Небо, — небо, в котором хлопочет Сатанински гудящая смерть… Я не знаю, с чего и откуда Начинать бредовой свой рассказ, Знаю только: не случай, а чудо К этой встрече направило нас. Чудо, друг, что в чудовищной бойне Оба мы уцелели, что в ней Не погибла — со мной ли, с тобой ли — Наша дружба, но стала прочней. Чудо в том, что друг друга нашли мы Там, где даже следов не найти, И, чудесно неисповедимы, Снова встретились наши пути. И не верится: кротко и сонно Вяжет ночь свою звездную шаль, Пахнет в комнате рощей лимонной И чего-то так сладостно жаль. Скоро быть Рождеству… Не пойму я, Ты ли это напротив сидишь? Твой ли голос, давнишним волнуя, Рассекает дремотную тишь? Воскресают лазурные дали, Светлый воин поэт — Гумилев… Боже, сколько же мы не видались, — Сколько диких и страшных веков!

«Не примирюсь, не соглашусь, не стану…»

Не примирюсь, не соглашусь, не стану Ни приноравливаться, ни кривить душой И не предамся ни самообману, Ни лжесвидетельству… Нет, честен сам с собой И, как судья, взыскательный и строгий К своим ошибкам, недостаткам и грехам, Я никогда не отступлю с дороги, Которую избрал себе когда-то сам. И никогда души не разменяю И сердца не продам ни на каком торгу. Ключом поддельным — будь он даже к раю — Я знаю, что воспользоваться не смогу. Пойму Фому, но не прощу Иуду; Не обвиню труса и не взыщу с глупца, Но низость человеческую буду Непримиримо ненавидеть до конца. Насилье, подлость, угнетенье, зверство, Обман, предательство, мошенничество, ложь, Коварство, подхалимство, изуверство, — О, низость! — всех имен твоих не перечтешь. Коль хочешь быть теперь со мной знакомым, — Садись. Я рад. Отставь-ка в сторону цветы. Поговорим. — Да, я расстаться с домом Был вынужден уже давным-давно… А ты?