Стихотворения и поэмы

Ахматова Анна Андреевна

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Ведь под аркой на Галерной…

А. Ахматова

В Петербурге мы сойдемся снова,

Словно солнце мы похоронили в нем.

О. Мандельштам

То был последний год…

М. Лозинский

Петербург 1913 года. Лирическое отступление: последнее воспоминание о Царском Селе. Ветер, не то вспоминая, не то пророчествуя, бормочет:

Были святки кострами согреты,И валились с мостов кареты,И весь траурный город плылПо неведомому назначенью,По Неве иль против теченья, —Только прочь от своих могил.На Галерной чернела арка,В Летнем тонко пела флюгарка,И серебряный месяц яркоНад серебряным веком стыл.Оттого, что по всем дорогам,Оттого, что ко всем порогамПриближалась медленно тень,Ветер рвал со стены афиши,Дым плясал вприсядку на крышеИ кладбищем пахла сирень.И царицей Авдотьей заклятый,Достоевский и бесноватый,Город в свой уходил туман.И выглядывал вновь из мракаСтарый питерщик и гуляка,Как пред казнью бил барабан…И всегда в духоте морозной,Предвоенной, блудной и грозной,Жил какой-то будущий гул…Но тогда он был слышен глуше,Он почти не тревожил душиИ в сугробах невских тонул.Словно в зеркале страшной ночиИ беснуется и не хочетУзнавать себя человек, —А по набережной легендарнойПриближался не календарный —Настоящий Двадцатый Век.А теперь бы домой скорееКамероновой ГалереейВ ледяной таинственный сад,Где безмолвствуют водопады,Где

все девять [32] мне будут рады,Как бывал ты когда-то рад.Там за островом, там за садомРазве мы не встретимся взглядомНаших прежних ясных очей,Разве ты мне не скажешь сноваПобедившее смерть словоИ разгадку жизни моей?

32

Музы.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ И ПОСЛЕДНЯЯ

Любовь прошла, и стали ясны

И близки смертные черты.

Вс. К.

Угол Марсова Поля. Дом, построенный в начале XIX века братьями Адамини. В него будет прямое попадание авиабомбы в 1942 году. Горит высокий костер. Слышны удары колокольного звона от Спаса на Крови. На Поле за метелью призрак дворцового бала. В промежутке между этими звуками говорит сама Тишина:

Кто застыл у померкших окон,На чьем сердце «палевый локон»,У кого пред глазами тьма? —«Помогите, еще не поздно!Никогда ты такой морознойИ чужою, ночь, не была!»Ветер, полный балтийской соли,Бал метелей на Марсовом Поле,И невидимых звон копыт…И безмерная в том тревога,Кому жить осталось немного,Кто лишь смерти просит у БогаИ кто будет навек забыт.Он за полночь под окнами бродит,На него беспощадно наводитТусклый луч угловой фонарь, —И дождался он. Стройная маскаНа обратном «Пути из Дамаска»Возвратилась домой… не одна!Кто-то с ней «без лица и названья»…Недвусмысленное расставаньеСквозь косое пламя костраОн увидел. – Рухнули зданья…И в ответ обрывок рыданья:«Ты – Голубка, солнце,сестра! —Я оставлю тебя живою,Но ты будешь моей вдовою,А теперь…Прощаться пора!»На площадке пахнет духами,И драгунский корнет со стихамиИ с бессмысленной смертью в грудиПозвонит, если смелости хватит…Он мгновенье последнее тратит,Чтобы славить тебя.Гляди:Не в проклятых Мазурских болотах,Не на синих Карпатских высотах…Он – на твой порог!Поперек.Да простит тебя Бог!(Сколько гибелей шло к поэту,Глупый мальчик: он выбрал эту, —Первых он не стерпел обид,Он не знал, на каком порогеОн стоит и какой дорогиПеред ним откроется вид…)Это я – твоя старая совестьРазыскала сожженную повестьИ на край подоконникаВ доме покойникаПоложила —и на цыпочках ушла…

ПОСЛЕСЛОВИЕ

ВСЕ В ПОРЯДКЕ: ЛЕЖИТ ПОЭМАИ, КАК СВОЙСТВЕННО ЕЙ, МОЛЧИТ.НУ, А ВДРУГ КАК ВЫРВЕТСЯ ТЕМА,КУЛАКОМ В ОКНО ЗАСТУЧИТ, —И ОТКЛИКНЕТСЯ ИЗДАЛЕКАНА ПРИЗЫВ ЭТОТ СТРАШНЫЙ ЗВУК —КЛОКОТАНИЕ, СТОН И КЛЕКОТ —И ВИДЕНЬЕ СКРЕЩЕННЫХ РУК?..

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

РЕШКА

…я воды Леты пью,

Мне доктором запрещена унылость.

Пушкин

In my beginning is my end.

T. S. Eliot [33]

Место действия – Фонтанный Дом. Время – 5 января 1941 г. В окне призрак оснеженного клена. Только что пронеслась адская арлекинада тринадцатого года, разбудив безмолвие великой молчальницы-эпохи и оставив за собою тот свойственный каждому праздничному или похоронному шествию беспорядок – дым факелов, цветы на полу, навсегда потерянные священные сувениры… В печной трубе воет ветер, и в этом вое можно угадать очень глубоко и очень умело спрятанные обрывки Реквиема. О том, что мерещится в зеркалах, лучше не думать.

33

В моем начале мой конец. Т.-С. Элиот (англ.).

…жасминный куст,

Где Данте шел и воздух пуст.

Н. К.

I

Мой редактор был недоволен,Клялся мне, что занят и болен,Засекретил свой телефонИ ворчал: «Там три темы сразу!Дочитав последнюю фразу,Не поймешь, кто в кого влюблен,

II

Кто, когда и зачем встречался,Кто погиб, и кто жив остался,И кто автор, и кто герой, —И к чему нам сегодня этиРассуждения о поэтеИ каких-то призраков рой?»

III

Я ответила: «Там их трое —Главный был наряжен верстою,А Другой как демон одет, —Чтоб они столетьям достались,Их стихи за них постарались,Третий прожил лишь двадцать лет,

IV

И мне жалко его». И сноваВыпадало за словом слово,Музыкальный ящик гремел.И над тем флаконом надбитымЯзыком кривым и сердитымЯд неведомый пламенел.

V

А во сне все казалось, что этоЯ пишу для Артура либретто,И отбоя от музыки нет.А ведь сон – это тоже вещица,Soft embalmer, [34] Синяя птица,Эльсинорских террас парапет.

VI

И сама я была не рада,Этой адской арлекинадыИздалека заслышав вой.Все надеялась я, что мимоБелой залы, как хлопья дыма,Пронесется сквозь сумрак хвой.

VII

Не отбиться от рухляди пестрой.Это старый чудит Калиостро —Сам изящнейший сатана,Кто над мертвым со мной не плачет,Кто не знает, что совесть значитИ зачем существует она.

VIII

Карнавальной полночью римскойИ не пахнет. Напев ХерувимскойУ закрытых церквей дрожит.В дверь мою никто не стучится,Только зеркало зеркалу снится,Тишина тишину сторожит.

IX

И со мною моя «Седьмая»,Полумертвая и немая,Рот ее сведен и открыт,Словно рот трагической маски,Но он черной замазан краскойИ сухою землей набит.

X

Враг пытал: «А ну, расскажи-ка»,Но ни слова, ни стона, ни крикаНе услышать ее врагу.И проходят десятилетья,Пытки, ссылки и казни – петь яВ этом ужасе не могу.

XI

И особенно, если снитсяТо, что с нами должно случиться:Смерть повсюду – город в огне,И Ташкент в цвету подвенечном…Скоро там о верном и вечномВетр азийский расскажет мне.

XII

Торжествами гражданской смертиЯ по горло сыта. Повертье,Вижу их, что ни ночь, во сне.Отлучить от стола и ложа —Это вздор еще, но негожеВыносить, что досталось мне.

XIII

Ты спроси у моих современниц,Каторжанок, «стопятниц», пленниц,И тебе порасскажем мы,Как в беспамятном жили страхе,Как растили детей для плахи,Для застенка и для тюрьмы.

XIV

Посинелые стиснув губы,Обезумевшие ГекубыИ Кассандры из Чухломы,Загремим мы безмолвным хором,Мы, увенчанные позором:«По ту сторону ада мы…»

XV

Я ль растаю в казенном гимне?Не дари, не дари, не дари мнеДиадему с мертвого лба.Скоро мне нужна будет лира,Но Софокла уже, не Шекспира.На пороге стоит – Судьба.

XVI

Не боюсь ни смерти, ни срама,Это тайнопись, криптограмма,Запрещенный это прием.Знают все, по какому краюЛунатически я ступаюИ в какой направляюсь дом.

XVII

Но была для меня та темаКак раздавленная хризантемаНа полу, когда гроб несут.Между «помнить» и «вспомнить», други,Расстояние, как от ЛугиДо страны атласных баут. [35]

XVIII

Бес попутал в укладке рыться…Ну, а как же могло случиться,Что во всем виновата я?Я – тишайшая, я – простая,«Подорожник»,

«Белая стая»…Оправдаться… но как, друзья?

XIX

Так и знай: обвинят в плагиате…Разве я других виноватей?Впрочем, это мне все равно.Я согласна на неудачуИ смущенье свое не прячу…У шкатулки ж тройное дно.

XX

Но сознаюсь, что применилаСимпатические чернила…Я зеркальным письмом пишу,И другой мне дороги нету —Чудом я набрела на этуИ расстаться с ней не спешу.

XXI

Чтоб посланец давнего векаИз заветнейших снов Эль ГрекоОбъяснил мне совсем без слов,А одной улыбкою летней,Как была я ему запретнейВсех семи смертельных грехов.

XXII

И тогда из грядущего векаНезнакомого человекаПусть посмотрят дерзко глаза,Чтобы он отлетающей тениДал охапку мокрой сирениВ час, как эта минет гроза.

XXIII

А столетняя чаровница [36] Вдруг очнулась и веселитьсяЗахотела. Я ни при чем.Кружевной роняет платочек,Томно жмурится из-за строчекИ брюлловским манит плечом.

XXIV

Я пила ее в капле каждойИ бесовскою черной жаждойОдержима, не знала, какМне разделаться с бесноватой:Я грозила ей Звездной Палатой [37] И гнала на родной чердак [38] —

XXV

В темноту, под Манфредовы ели,И на берег, где мертвый Шелли,Прямо в небо глядя, лежал, —И все жаворонки всего мира [39] Разрывали бездну эфираИ факел Георг [40] держал.

XXVI

Но она твердила упрямо:«Я не та английская дамаИ совсем не Клара Газуль, [41] Вовсе нет у меня родословной,Кроме солнечной и баснословной,И привел меня сам Июль.

XXVII

А твоей двусмысленной славе,Двадцать лет лежавшей в канаве,Я еще не так послужу,Мы с тобой еще попируем,И я царским моим поцелуемЗлую полночь твою награжу».5 января 1941Фонтанный Дом; в Ташкенте и после

34

Soft embalmer (англ.) – «нежный утешитель» – см. сонет Китса «То the Sleep» («К сну»).

35

Баута – в Италии – маска с капюшоном.

36

Романтическая поэма.

37

Звездная Палата – тайное судилище в Англии, которое помещалось в зале, где на потолке было изображено звездное небо.

38

Место, где, по представлению читателей, рождаются все поэтические произведения..

39

См. знаменитое стихотворение Шелли «То the skylark» (англ.). – «К жаворонку».

40

Георг – лорд Байрон.

41

Клара Газуль – псевдоним Мериме.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

ЭПИЛОГ

Быть пусту месту сему…

<Евдокия Лопухина>

Да пустыни немых площадей,

Где казнили людей до рассвета.

Анненский

Люблю тебя, Петра творенье!

ПушкинМоему городу

Белая ночь 24 июня 1942 г. Город в развалинах. От Гавани до Смольного все как на ладони. Кое-где догорают застарелые пожары. В Шереметевском саду цветут липы и поет соловей. Одно окно третьего этажа (перед которым увечный клен) выбито, и за ним зияет черная пустота. В стороне Кронштадта ухают тяжелые орудия. Но в общем тихо. Голос автора, находящегося за семь тысяч километров, произносит:

Так под кровлей Фонтанного Дома,Где вечерняя бродит истомаС фонарем и связкой ключей, —Я аукалась с дальним эхом,Неуместным смущая смехомНепробудную сонь вещей,Где, свидетель всего на свете,На закате и на рассветеСмотрит в комнату старый кленИ, предвидя нашу разлуку,Мне иссохшую черную руку,Как за помощью тянет он.Но земля под ногой гудела,И такая звезда [42] гляделаВ мой еще не брошенный домИ ждала условного звука…Это где-то там – у Тобрука,Это где-то здесь – за углом.Ты не первый и не последнийТемный слушатель светлых бредней,Мне какую готовишь месть?Ты не выпьешь, только пригубишьЭту горечь из самой глуби —Этой нашей разлуки весть.Не клади мне руку на темя —Пусть навек остановится времяНа тобою данных часах.Нас несчастие не минует,И кукушка не закукуетВ опаленных наших лесах…

42

Марс летом 1941 г.

* * *

А за проволокой колючей,В самом сердце тайги дремучей —Я не знаю, который год, —Ставший горстью лагерной пыли,Ставший сказкой из страшной были,Мой двойник на допрос идет.А потом он идет с допроса,Двум посланцам Девки безносойСуждено охранять его.И я слышу даже отсюда —Неужели это не чудо! —Звуки голоса своего:За тебя я заплатилаЧистоганом,Ровно десять лет ходилаПод наганом,Ни налево, ни направоНе глядела,А за мной худая славаШелестела.

* * *

А не ставший моей могилой,Ты, крамольный, опальный, милый,Побледнел, помертвел, затих.Разлучение наше мнимо:Я с тобою неразлучима,Тень моя на стенах твоих,Отраженье мое в каналах,Звук шагов в Эрмитажных залах,Где со мною мой друг бродил,И на старом Волковом Поле, [43] Где могу я рыдать на волеНад безмолвием братских могил.Все, что сказано в Первой частиО любви, измене и страстиСбросил с крыльев свободный стих,И стоит мой Город «зашитый»…Тяжелы надгробные плитыНа бессонных очах твоих.Мне казалось, за мной ты гнался,Ты, что там погибать осталсяВ блеске шпилей, в отблеске вод.Не дождался желанных вестниц…Над тобой – лишь твоих прелестниц,Белых ноченек хоровод.А веселое слово – дома —Никому теперь незнакомо,Все в чужое глядят окно.Кто в Ташкенте, а кто в Нью-Йорке,И изгнания воздух горький —Как отравленное вино.Все вы мной любоваться могли бы,Когда в брюхе летучей рыбыЯ от злой погони спасласьИ над полным врагами лесом,Словно та, одержимая бесом,Как на Брокен ночной неслась…И уже предо мною прямоЛеденела и стыла Кама,И «Quo vadis?» [44] кто-то сказал,Но не дал шевельнуть устами,Как тоннелями и мостамиЗагремел сумасшедший Урал.И открылась мне та дорога,По которой ушло так много,По которой сына везли,И был долог путь погребальныйСредь торжественной и хрустальнойТишины Сибирской Земли.От того, что сделалось прахом,Обуянная смертным страхомИ отмщения зная срок,Опустивши глаза сухиеИ ломая руки, РоссияПредо мною шла на восток.________И себе же самой навстречу,Непреклонно в грозную сечу,Как из зеркала наяву, —Ураганом – с Урала, с АлтаяДолгу верная, молодая,Шла Россия спасать Москву. [45]

43

Волково Поле – старое название Волкова кладбища.

44

Куда идешь? (лат.).

45

О богиня, которая владычествует над счастливым островом Кипром и Мемфисом… Гораций (лат.). – Ред.

А за мною, тайной сверкаяИ назвавши себя «Седьмая»,На неслыханный мчалась пир…Притворившись нотной тетрадкой,Знаменитая ленинградкаВозвращалась в родной эфир.

«Седьмая» – Ленинградская симфония Шостаковича.

Первую часть этой симфонии автор вывез из осажденного города 29 сентября 1941 г.