Стихотворения и поэмы

Чиковани Симон Иванович

Пускай изменчив ты, Пускай грешишь порою И предаешь меня, Как пес, — да, предаешь,— Но знаю, что спасешь Меня в минуту боя, Когда на жизнь мою Враги отточат нож. Скрепись, душа моя, И бейся всё бесстрашней! Скрепись же, кость, и ты! Судьба еще щедра: Не так темнеет день, Как угасал вчерашний, Не так восходит он, Как восходил вчера. Умри же, старина, Умри во мне, седая, Чтоб юность долгую Познал я, жизнь любя, Умри, как буйволы, Что роют, умирая, Рогами острыми Могилу

для себя! Я вспомнил дерево, Чья жизнь отшелестела, Летами юная, В родимой стороне. И отзвучавший стон Подрубленного тела Изнеможением Откликнулся во мне… Что ж! Если так — крепись, Мой стих, мое созданье, И, озарясь, звени, Блестящий и стальной, И радуйся весне, Преодолев стенанья, Чтобы сразить врага Железною строфой! 1930

9. Дорога. Перевод П. Антокольского

По рельсам, по степи, по знойной долине, не оскудевая, как свист соловья, летит она, в свивах бесчисленных линий, прямая, ночная дорога моя. Республика правды, труда и свободы! За свистом, за степью, за цепью колес вот желтое небо в кустах непогоды орлами за мной из-за гор понеслось. Всё мимо! Вот на поле мельницы сели, руками дощатыми ветер ловя. Вот поле за полем под звон карусели сменяется, как ритурнель соловья. Всё мимо! Кавказ уже кончился. Каспий лежит позади. Протянулись в струну огни за окном. Набирает их наспех задымленный в трубах Ростов-на-Дону. Кто скажет, кто помнит историю боя, историю гордых боями годин, где пляшет Азова лицо голубое и морщится рябью весенних путин? Вот в окнах проносится старая церковь, у поля подкошенная на краю. И вечер. И вечер, на взморье померкнув, смывает осеннюю краску свою. Большая страна, где свобода и труд решают, что сбудется, в будущем кроясь. Какие бои человечество ждут, — а сколько, а сколько их было… Но поезд гудком запевает. Но из-под колес, сминаясь, опять выпрямляются степи. И трутся рессоры, и лязгают цепи. И снова — гудок, доводящий до слез. А горы-то в Грузию, видно, вернулись. Дороги вперед устремляются все. Дорога летит в лихорадочном пульсе, несется страна в первозданной красе. Ты, родина всех человеческих стран, ты, родина радости, здравствуй, Россия! Какими дорогами ни колеси я, найду по морям, по полям, по кострам, по горным тропам, за Азовом и Понтом глаза золотые от хлеба твои, и кожу, покрытую бисером потным, и чащу, где льются в ночи соловьи. Где рельсы и свищут, и льются, и стелют огни по уже пролетевшим огням, где конь мой Мерани ныряет в метели в безжалостной жадности к будущим дням. 1927

ПРОПУСТИ МЕНЯ, ГОРА!

10. Комсомол в Ушгуле. Перевод Б. Пастернака

Дико в укрытом горами Ушгуле. Мести обычай жив в нем доныне. Грязь вековую в круг свой замкнули сонные башни мглистой твердыни. Ни телеграфа, ни почты в Ушгуле. Не услыхать ему нашего слова. Век лишь Ингури тут карауля, жить стороною от мира живого. Доступа нет ниоткуда. Заминка, под ноги взглянешь — и копчено, крышка. Страшным зигзагом змеится тропинка и пропадает, как молнии вспышка. Книг и газет не найти и в помине, нечем очистить разум от дури. Горы

и горы, и в их котловине — сонный Ушгул на унылой Ингури. На небе Шхары контур бараний — разве медведю лазать в отвагу. В кошках, кирками скалы тараня, шаг отвоевывают за шагом. На мост висячий взглянуть — обескроветь, в шутку он прозван бабьей плотиной. Тащат козла продавать, так и то ведь залихорадит со страха скотину. Тур невзначай из Лаорби нагрянет. Волк забредет, осмелевши, до снега. Ржаньем расскажет, как в степь ее тянет, лошадь, соскучившись по разбегу. Скал — на один перемах даже птахе. Кто развернется в этой теснине? Ахнет крылами орел и с размаху взмоет и сгинет в дали темно-синей. Но ни Ингури, ни Шхаре не меркнуть — обе сольются в песне совместной. Раненый тур как шарахнется кверху, так на рогах и повиснет над бездной. Молча выстаивал я, Чиковани, перед отвесной Твиберскою кручей. Башни не льстят мне: без ликованья обозревал я камни и тучи. Как мне взмолиться, в это не веря: «„Лилео“, Дали! Мяса и крови!» Если олень из легенд на Твибери — пусть его рыщет там на здоровье. В вас, комсомольцы Пирбе и Ражден, участь Ушгула, а не в богине. Мысли и планы ставьте — как граждан — в вышки на стражу вашей твердыни. Ныне жилища в кучах навозных, в них угорают ум и догадка. Чтоб коммунизму выйти на воздух, надо под башни новую кладку. В дебрях, где дятлом долбят сознанье месть и обидчик, месть и обидчик, вы — Робинзоны, островитяне первых социалистических стычек. Тут же и ты, Ивдит, босоножка, с ведрами на коромысле упругом, строгость и ласку пьешь вперемежку неразговорчивого супруга. Ах, кареглазая, цвета каштана вся, как вошла, озаренная печью, ах, до чего ж тебя жаль, неустанной, шиферный дом этот взявшей на плечи! Может, ты помнишь писателя снизу, из Имеретии? Этим же мигом строки о вас он подымет карнизом и на коне разлетится по книгам. Помню прием ваш. Как, балагуря в братской беседе, ужинать сели, и комсомолец под звук чианури свел меня в тайны сванских ущелий. Жаль, не прочтешь ты этих писаний, жаль, что из них не сумеешь напиться, что средь забот за горами, в тумане кончится грусть и пройдет любопытство. Как-нибудь леса соседнего зелень пуля прорежет — и дальше промажет. Зверь, наслонявшись меж тесных расселин, к башни подножью подкошенный ляжет. Ражден, Ивдит! Друзья, заведите нравы долин у себя в захребетье. Мстители выйдут из-под прикрытья, башни утратят в авторитете. И говорите, другим в назиданье: «Помним писателя с крепкою грудью. Хаживал часто сюда Чиковани, и говорил он нужное людям». Башня в меня уставится криво, Шхара в Ингури шаг свой оттиснет. Тур чебурахнет за выступ обрыва и на стихе моем, рухнув, повиснет. Сентябрь 1929

11. Посвящение сванской комсомолке. Перевод Н. Тихонова

1

Снег идет в горах, а сени Леса щепками богаты, И в Сванетии осенней Вспоминаешь ли меня ты? Как бродил в горах я ваших! Рощи, ветер на Горваши. Под дождем бродил я мокрый. Плыл Горваши высью блеклой Среди осени бродящей, Над ущельем шелестящей. И тогда же в буре страшной Весь простор пустынный ожил, Словно сам стонал Горваши, Ветер бил над ним в ладоши. Шквал конем крылатым бился, Как заря, туман светился. Ты тропой, меня спасая, Шла, как молния, бесследно. Птицу дивных гор — тебя я Звал сестрою милосердной. Все ручьи в обрывах мглистых, Все изломы стрел огнистых, Клич охоты в горном мире, Орлий клекот, вихорь поздний Ты читала как шаири, Что природой дикой создан.