Стихотворения и поэмы

Чиковани Симон Иванович

Подобно житнице певца творенье, В нем шелестят незримые поля, И веют, и шумят, не зная тленья, Любую боль дыханием целя. Я слышу, как шуршит родное поле, Я слышу песню жницы молодой. Но как мне петь! Я — соловей в неволе… Чу, ржет вдали, зовет меня гнедой! Но как мне петь? Был чет, а стал я нечет. Война еще бушует, мир — в огне. О, вырваться бы вновь на поле сечи, Я не последним был

бы на войне!» * * * И ночь и день влачат унынья бремя. Двуцветна жизнь печальных близнецов, И узник взором прорезает время: Проходят дни — вся жизнь в конце концов. Минувших дней он вызывает тени: Бой под Хотином, шведскую войну. Он, жизнь начавший у лезгин в плененье, Кончает дни у пруссаков в плену. Как скорлупы яичные пустые, Стоят в шеренге пять десятков лет, Седеют кудри, падают, густые, И, как свеча, скудеет белый свет. В тюрьме подкралась незаметно старость. Не проломать гранит стены глухой. И хоть былая боевая ярость Кипит в крови, нет сабли под рукой. Но вот однажды утром, на молитве, Он о победах русских узнает, И словно слышит скрежет сабель в битве, И словно видит всадников полет. И снова Одер густо отуманен От дыма пушек, бьющих за холмом, И рассекает брат-однополчанин Германский щит, украшенный крестом. И трон колеблется державы прусской, И Фридрих сам на взмыленном коне Бежит бесславно перед силой русской, Скрываяся в полночной тишине. И сердце громко говорит Давиду: «Ты полон сил! Ты седине не верь, Бери свой меч, мсти за свою обиду!» Но не сорвать окованную дверь. И нет меча. И мечется в бессилье По камере. «Нет, лучше смерть в бою! Рубитесь, братья! Разверните крылья! Исчерпайте со славой жизнь свою!» А русским уж Берлина ключ вручают И ключ от королевского дворца. И сердце вновь, как быть ему, не чает: И радость в нем — и мукам нет конца. * * * И снова годы рассекает око: Хотинский бой, турецкая война, И девушка из Зубовки далекой… Увяла, знать, устала ждать она. Как хлеб и воду, радости и беды Ты с украинцем, с русским разделял. Ты им о муках Грузии поведал, В бою пред смертью ты не отступал. Как русский, ты сражался в русском войске, Конем ли землю прусскую топча, В Финляндию ль отправившись геройски, — Не посрамил грузинского меча. И вспомнил ток ты, окруженный лугом, Излучину реки, овинный дым И хлеб, что дан тебе был первым другом. И ты поешь о первой встрече с ним: «Я душу отстоял родного края, Я память Картли в сердце сохранил, Я жил в мученьях, факелом сгорая, И путь потомкам нашим озарил. И если в дальнем будущем собрата Дорога брани приведет сюда, — Сын Картли, знай — я здесь прошел когда-то, И помяни добром меня тогда!» * * * И, вестью растревоженный, в смятенье Гудит весь город раннею зарей: Мол, убежал из заточенья пленник, Грузин, сидевший в башне угловой. А он уже за Эльбой — сильной птицей Несется к русским на коне чужом, И с беглецом никто не смел сразиться, Как с вырвавшимся из тенет орлом. Так дух его разбил зимы оковы, И снова в сердце лето расцвело, — Он с армией соединился снова, Живой волной влился в ее русло. И песней вспыхнули души глубины, И он воспрянул сердцем, полный сил. Рукой коснулся он ключей Берлина И радостные слезы уронил.

Возвращение из похода

Вражда подстерегла меня, Сожгла усадьбу в пламени. Давид Гурамишвили Ты застал по возвращенье Хутор свой дотла спаленным. Ни зозуленьки, ни пенья Соловья в саду зеленом… На пустом сидел ты месте — Нет ни сада, ни ограды… Чьею злобой, чьею местью Ты ограблен без пощады? Сожжены твои амбары, Жито вытоптано в поле. Знать, развеял вихрь пожара Рукопись в степном раздолье. Вдаль страницы уносились, Схожи с белым листопадом. Мнилось — в грудь ножи вонзились, Отравили смертным ядом. Пусть враги рукою жадной Твой последний хлеб отнимут, Пусть твой бедный виноградник Предадут огню и дыму. Возрастишь ты новый колос, Дом и сад устроишь снова. Но как быть, коль отнят голос — Осквернен источник слова? Песню потерять — что сына!.. Сел ты в сень листвы осенней. Цвета тигра — желть осины, Шум ветвей — как песнопенье.