Стихотворения и поэмы

Чиковани Симон Иванович

Хула на бога

Дерзко возроптал на бога Дух мой, полный возмущеньем: «Если дал, зачем же отнял И обрек меня мученьям?» Давид Гурамишвили Мучим голодом, влачился Ты меж цепкими кустами И, уже без сил, взмолился Пересохшими устами. Найденные на дороге Огурцы вода умчала. Не судьба

ль кусок убогий Отняла, послав сначала? Истомлен лучами неба, Падая от изнуренья, Ты алкал хоть крошки хлеба, Ты искал отрадной тени, И изрек слова укора, Гневом праведным объятый: «Господи, вот — шел я в гору, Что же вниз толкнул меня ты? Темный смысл открой мне, боже, Этой притчи непонятной: Если ты мой пастырь, что же Скудный дар свой взял обратно? Вера сгинула в пучине, Дар, что злата был дороже! Жил я верой, но отныне Как пребыть нам в дружбе, боже? Взяты огурцы волною, Как Торгваем — шлем и латы. Вот лицом к лицу с тобою Встал я, гибелью объятый. Был бы бог в небесной тверди — Сына б он в беде не бросил! И плохой хозяин жерди Для опоры ставит гроздьям!»

Как после бегства из плена Давид Гурамишвили увидел ток

Словно призрак, брел ты слепо, Сквозь кустарник продираясь, Не имея крошки хлеба, Много дней травой питаясь. Жалил гнус лицо и руки, Жгло свирепым солнцем небо, О, какие вынес муки! И ни сладостного хлеба, Ни глотка воды, ни тени Для измученного тела… Мнилось, будто запустенье Всей землею овладело. Пел ты. Песни безголосо В пересохшем горле глохли. Плакал, но живые слезы, Как степной родник, иссохли. «Где ж хранитель? Избавитель?» — Возроптал ты, умирая, И внезапно ток увидел, Полный скирд, как берег рая. Как на отнятый когда-то Рай, чудесно возвращенный, Ты глядел на ток богатый, Изумленный, потрясенный. Полный трепета и света, Ток сиял, как мир счастливый. Где ты, серп грузинский? Где ты, Тихий шелест отчей нивы? Скирдами уставлен тесно, Это — ток иль только снится Мир неведомый, чудесный, Где как золото пшеница? И лучился воздух, полный Мглой

зерна, как нимб янтарный. И творцу воздал безмолвно Ты молитвой благодарной. И, снопы благословляя, Молотьбы внимая грому, Ты упал без сил, рыдая, На пшеничную солому.

Приход на ток

Над тобой склонились люди, Будто мать крыло простерла,— О отчаявшийся в чуде! — Освежили влагой горло. И по-русски кто-то где-то Крикнул: «Лазарь! Дай-ка хлеба!» Задрожал ты, но за это Осужден никем ты не был. Сам, как Лазарь, ты из мрака Смерти встал в другой отчизне, Русский приютил беднягу И насытил хлебом жизни. Пожалел тебя, как кровный, Отдых плоти дал усталой, Обогрел тебя любовно — И зимы в душе не стало. Сердца своего богатство Расточил тебе, развеял Память рабства. Семя братства Навсегда в тебе посеял. Был неутомим в заботе, Окрылил твой дух надеждой, Снял с тебя твои лохмотья, Дал тебе свои одежды. Стол накрыл, хоть небогатый, Для тебя в своем жилище. Содрогнулся вновь тогда ты От благоуханья пищи. Ел ты русский хлеб, до дрожи Братской радостью взволнован, Новым чувством тем, что позже Проросло могучим словом. Величав был тихий вечер, Свет очажный так беззлобен, И цвели сердца, как свечи, Истине был хлеб подобен.

Первый друг

Так один крестьянин русский В эти дни за мной ходил. Мой отец, когда был жив он, Так едва ль меня любил. Русский спас меня от смерти, Слезы надо мною лил. Давид Гурамишвили К очагу тебя привел он, Светоч дал в пучине мрака. Отворил, участья полон, Сердце, как амбары злака. Ты, прошедший муки рабства, Оросил очаг слезами, Где впервые клятва братства Прозвучала между вами. Как родной, единокровный Брат от матери единой, Горцу оказался ровней Русский пахарь — сын равнины. Был ты им, как самым близким, Обогрет, одет, утешен. Стал ты ветром карталинским, До России долетевшим.