Стихотворения и поэмы

Светлов Михаил Аркадьевич

115. ПОЛЬСКИЙ ДЕНЬ

Опять подымают Свой пламенный зов На башне старинной Двенадцать часов. И ветер по шляху Взмахнул и застыл, Где гетман Хмельницкий Бойцов схоронил. Легенды проснулись За старой стеной, Заснул заключенный, И спит часовой. Молчат перекрестки, Дороги темны, Над миром решеток — Ни звезд ни луны. Для тех, кто не стерпит, Для бунтовщиков В свободной республике Много замков. Для тех, чья свобода В крови не застыла, Палач приготовил Веревку и мыло. За тех, кто справляет Свой суд над тобой, — За них голосуй Посиневшей рукой, Чтоб раны твои Зацвели, загнивая, Чтоб славилась Польша От края до края… По камерам снова Тюремщик зовет, — Пылающий полдень Над Польшей встает. Свинцовые тучи Над Польшей плывут… Кто робок и тих, — Голосуйте за кнут! К идущей вечерне Звонарь зазвонил, И вечер кровавый Над Польшей застыл. Тревожные тени Встают на полях, — Восстаньями бредит Измученный шлях. Приблизится полночь И время придет — Пожары

подымут Свой огненный взлет. О муках ночных И о пытках рассвета, — Проклятая Польша! — Ты вспомнишь об этом. Пожар распускает Кровавые ленты… Мы выберем смелость В твои президенты… Над тюрьмами бродит Тяжелая мгла. Свирепая полночь На Польшу легла… 1932

116. ОСЕНЬ

Мечется голубь сизый — Мало ему тепла… Новгород, Суздаль, Сызрань Осень заволокла. Тянется косогором Осени влажный след… Осень степей, которым Миллион с хвостиком лет. Тащится колымага Грустными лошадьми… Осень, в зданье рейхстага Хлопающая дверьми. Руки закинув за спину, Вброд перейдя реку, Осень — глуха и заспанна — Бродит по материку. Плачется спозаранку Вдоль глухих пустырей Осень тевтонов и франков, Осень богатырей!.. Давайте, товарищи, дружно Песню споем одну Про осень, которую нужно Приветствовать, Как весну! Много хорошего выйдет народа В такое хорошее время года! 1932

117. «В каждой щелочке…»

В каждой щелочке, В каждом узоре Жизнь богата и многогранна. Всюду — даже среди инфузорий — Лилипуты И великаны. После каждой своей потери Жизнь становится полноценней — Так индейцы Ушли из прерий, Так суфлеры Сползли со сцены… Но сквозь тонкую оболочку Исторической перспективы Пробивается эта строчка Мною выдуманным мотивом. Но в глазах твоих, дорогая, Отражается наша эра Промелькнувшим в зрачке Трамваем, Красным галстуком Пионера. 1932

118. ПЕСЕНКА

Чтоб ты не страдала от пыли дорожной, Чтоб ветер твой след не закрыл, — Любимую, на руки взяв осторожно, На облако я усадил. Когда я промчуся, ветра обгоняя, Когда я пришпорю коня, Ты с облака, сверху нагнись, дорогая, И посмотри на меня!.. Я другом ей не был, я мужем ей не был, Я только ходил по следам,— Сегодня я отдал ей целое небо, А завтра всю землю отдам! 1932

119. ПОТОП

Джэн! Дорогая! Ты хмуришь свой крохотный лоб, Ты задумалась, Джэн, Не о нашем ли грустном побеге? Говорят, приближается Новый потоп, Нам пора позаботиться О ковчеге. Видишь — Мир заливает водой и огнем, Приближается ночь, Неизвестностью черной пугая… Вот он — Ноев ковчег. Войдем, Отдохнем, Поплывем, Дорогая! Нет ни рек, ни озер. Вся земля — Как сплошной океан, И над ней небеса — Как проклятие… И как расплата… Всё безмолвно вокруг. Только глухо стучит барабан, И орудия бьют С укрепленного Арарата. Нас не пустят туда — Там для избранных Крепость и дом, Но и эту твердыню Десница времен поразила. Кто-то бросился вниз… Видишь, Джэн, — Это новый Содом Покидают пророки Финансовой буржуазии. Детский трупик, Качаясь, Синеет на черной волне, — Это маленький Линдберг, Плывущий путями потопа. Он с Гудзона плывет, Он синеет на черной волне По затопленным картам Америки и Европы. Мир встает перед нами Пустыней, Огромной и голой. Никто не спасется, И никто не спасет! Побежденный пространством, Измученный голубь Пулеметную ленту, Зажатую в клюве, Несет. Сорок раз… Сорок дней и ночей… Сорок лет Мне исполнилось, Джэн. Сорок лет… Я старею. Ни хлеба… Ни славы… Чем помог мне, Скажи, Юридический факультет? Чем поможет закон Безработному доктору права? Хоть бы новый потоп Затопил этот мир в самом деле! Но холодный Нью-Йорк Поднимает свои этажи… Где мы денег достанем На следующей неделе? Чем это кончится, Джэн, Дорогая, Скажи! 1932

120. ПЕЙЗАЖ

Я в долгу… перед Красной армией, перед вишнями Японии, Перед всем, про что не успел написать. В. Маяковский.

Япония дремлет в апреле, Совсем засыпает в июль… Но в ягодах красных созрели Свинцовые косточки пуль. Широкое тело Востока Китайскою глоткой мычит, Маньчжурия с левого бока Испорченным сердцем стучит… Качнулся от легкого гула Японского сна стебелек, — Далеко в Париже Горгулов На место Людовика лег… Утро ждет Во всем великолепье, Над землей Рассвета позолота… И вспорхнули Над китайской степью Бабочки Японских самолетов. Мальчики глядят На эскадрилью, И такая на душе досада: «Хорошо бы оборвать им крылья, Посадить их на булавку надо!..» Над Китаем исчезают звезды… Нет светил… И где искать пропажу?.. Люди думают… И дышит воздух Порохом Восточного Пейзажа. 1933

121. БАЛЛАДА О ЧЕКИСТЕ ИВАНЕ ПЕТРОВЕ

Никита Смышляев — герой чугуна, Напечатан его портрет… А о нем — об Иване — узнает страна Спустя

десятки лет. Почему Иван Петров молчалив И в тридцать лет поседел?.. Дела героя хранит архив Особо секретных дел. Я пожимаю твою ладонь — Она широка и крепка, Я слышу, как в ней шевелится огонь Бессонных ночей Чека! О тебе, о Петрове, в лесах, в полях, В тайге поют. О нашей борьбе, о наших днях, О ГПУ! Я поднимаю бокал вина За славу наших знамен, За героев, которых знает страна, Но не называет имен! 1933

122. НА ПАРАДЕ

На третьей декаде апрель зачах Тише воды и ниже травы… Вижу: взорвались в твоих глазах Легкие атомы синевы… Вот на минуту оркестр затих, Трубы хранят первомайский звон. Вот отразились в зрачках твоих Красная площадь и шелк знамен. Вот отразился в зрачках твоих Перевернувшийся небосклон… У меня, ты ведь знаешь, одышки нет, Но я поспеваю с трудом за тобой… Ты молодая — семнадцать лет, Ты принимаешь весну, как бой. Не за покровом времен глухим,— Нет! не во мгле далеких веков, — Вот они — рядом с рожденьем твоим — Тайные явки большевиков. Вот он далекие годы встряхнул, Вот он зовет и гудит в ушах — Первой маевки несмолкший гул, Товарища Фрунзе упорный шаг… Нет! не во мгле далеких веков, — Вот оно — рядом, зовет на борьбу. Вот оно смотрит на нас с трибун — Первое племя большевиков. Вот оно мчится мимо тебя Танковым гулом и звоном подков… За демонстрацией ветер бежит, Песню хватает, и — с легкой руки — Ветер несет ее за рубежи И переводит на все языки. Песни сверкающие слова — Нашей борьбы воспаленный язык — Слышат Японские острова, Южной Америки материк… Слышишь, как медные трубы зовут, Красную площадь кольцом обнимая… Солнце и молодость рядом идут В праздник труда — Первое мая. 1933

123. УТРО

Утро встает, Холмы серебря… Над рыжей пшеницей Киевской области Облако плавает Без толку, зря… Это еще не песня. В поисках утреннего тепла, Между колес И между колосьев Частушки взлетают, Как перепела… Но песня еще далека. И вот приступает уже стрекоза К своей безобидной Цветочной оргийке… Это не песня, Это еще, как Вергилий сказал, — Буколики и георгики… Но трубы затрубят Издалека — Мы входим в колонну, Как в песню строка. Но там, где товарищ Товарища ждет, Но там, где мы вместе,— Там песня живет. И если орудия Взглянут в зенит, И если Республику Тень заслонит — Тогда ты, товарищ, Протянешь ладонь, Тогда ты услышишь Сквозь дым обороны Песню, Помноженную на огонь И разделенную На эскадроны! 1933

124. ПЯТНАДЦАТЬ ЛЕТ СПУСТЯ

Памяти одного из первых комсомольцев — товарища Шпиндяка, убитого кулаками.

Мы — солидные люди, Комсомольцы двадцатого года. Моль уже проедает Походные наши шинели… Мы с детства знакомы С украинской нашей природой, Мы знаем, Как выглядит тополь После дождя и шрапнели. На минуту представьте себе Вечера близ Диканьки, И закаты по Гоголю, И махновца на пьяной тачанке, Паровозного кладбища Оледенелые трубы, И раскрытое настежь Окно комсомольского клуба… Бригадиры побед, Мы по праву довольны судьбою, На других поколеньях Свои проверяя года. Не сбавляя паров, Грохоча биографией боя, Мы идем в нашу старость, Как входят в туннель поезда… Давайте вспомним Всё, что нам знакомо. Давайте снова Проверять посты, Руководимые Секретарем губкома, Украинцем Огромным и простым. Он вел романтику, Как лошадь, За собой — Накормленной, Оседланной, Послушной. Она, пришпоренная, Мчалась в каждый бой, Потом покорно Шла к себе в конюшню. Казармами, Вокзалами, Степями Молодежь Расставила пикеты, Благословляема Четырьмя ветрами И пятью Частями света. Так накоплялся Боевой багаж Побед, И поражений, И подполья, Так начинался Комсомольский стаж Товарищей — Участников Триполья. Не забудем их, Лицо в лицо Видевших и жизнь, И смерть, И славу. Не забудем Наших мертвецов,— Мы на это Не имеем права! Пусть они Напомнят нам о сроках, Юность вызывающих на бой, Пусть они Пройдут сквозь эти строки, Жалуясь на раны И на боль. Вот они Являются ко мне В тесных коридорах общежитий. Я их поведу По всей стране, Чтобы показать им: — Вот! Смотрите! Сколько молодости У страны! Сколько свежих Комсомольских сил! Этот паренек Из Чухломы Нас уже давно опередил. Эта девушка Из Ленинграда Первой в цехе Снижает брак. Посмотри На ее бригаду! Поздоровайся с ней, Шпиндяк! Это молодость наша встала! Это брызжет В десятках глаз Весь огонь Твоего запала, Перемноженный Сотни раз!.. Дышит время Воздухом веселым, И пути широкие легли, И горит вовсю Над Комсомолом Солнце, Под которым мы росли. 1933