Стихотворения и поэмы

Кедрин Дмитрий Борисович

ДНЕПРОПЕТРОВСК

На двор выходит Школьница в матроске, Гудят над садом Первые шмели. Проходит май… У нас в Днепропетровске Уже, должно быть, Вишни зацвели. Да, зацвели. Но не как прошлым летом, Не белизной, Ласкающею глаз: Его сады Кроваво-красным цветом Нерадостно Цветут на этот раз! И негде Соловьям перекликаться: У исполкома Парк Сожжен дотла, И на ветвях, Раскидистых акаций Повешенных Качаются тела. Как страшно знать, Что на родных бульварах, Где заблудилась Молодость моя, Пугают женщин, От печали старых, Остроты Пьяного офицерья… Друзья мои! Я не могу забыть их. Я не прощу Их гибель палачам: Мне десять тысяч Земляков убитых Спать не дают И снятся по ночам! Я думаю: Где их враги убили? В

Шевченковском, На берегу Днепра? У стен еврейского кладбища Или Вблизи казарм, Где сам я жил вчера? Днепропетровск! Ужель в твоих кварталах, Коль не сейчас, Так в будущем году, Из множества Друзей моих бывалых Я никого, Вернувшись, Не найду? Не может быть! Всему есть в жизни мера! Недаром же С пожарной каланчи На головы Немецких офицеров По вечерам Слетают кирпичи. Мои друзья, — Как их враги ни мучай, — Ведут борьбу, И твердо знаю я: Те, Кто не носит Свастики колючей, В Днепропетровске Все Мои друзья! 1942

ОКТЯБРЬСКАЯ БИТВА

Мы песком На чердаках гасили Пламя вражьих бомб В тревоги час. Фронтовые Белые автомобили В гости к смерти Увозили нас. Из друзей, Ушедших в эту осень, Не один Простился с головой, — Но остановили Двадцать восемь Вражеские танки Под Москвой. Нас босыми По снегу водили На допрос и пытку Из тюрьмы… Все равно: Враги не победили! В этой битве Победили Мы! 1942

В БУЛОЧНОЙ

Потеряла карточку старушка… Сгорбленная, с палочкой в руке, Старая старушка-побирушка Плакала у кассы в уголке. Люди носят черный, носят белый. Мельком поглядят и мимо, в дверь. Что им — душам каменным — за дело, Как она без хлебушка теперь? Лишь мальчишка в порванной пилотке Молвил, плюнув мимо сапога: "Ишь, как хнычет! Голод, знать, не тетка! Кушать хочет, старая карга!" Будь семья, — все б легче ей немножко, Но она, как перст, одна в беде: Старика засыпало в бомбежку, Внук — на фронте, дочь — в Караганде. Что ж ей, старой, делать? Может, просто Поплестись, прости господь, туда, Где блестит у Каменного моста Ледяная черная вода… 1942

ЯСЬ

Вышел Ясь Из ветхой избушки, На плетень оперся У сада. Видит он: Бежит к нему с опушки Его маленький сынок, Его отрада. Он в одной руке Несет веревку, А другою Сдерживает сердце: "Ох, отец! Нашу старую буренку Увели проклятые немцы!" Пожалел старик Свою скотину, Он избу стеречь Оставил бабу, Чмокнул На прощанье Сына И пошел К немецкому штабу. Криками и бранью Встретил Яся На крыльце Фашисчский полковник: "Уходи, собачье мясо! Убирайся! Вот еще Нашелся Законник!" Старый Ясь Ни с чем Подходит к дому, Брызжет дождик Теплый и редкий… У села За стогом соломы Повстречали Яся Соседки. "Ясь! Покуда ты ходил за коровой — По селу Патруль немецкий рыскал. Ой, убит Твой сынок чернобровый, Нет в живых Твоей женки Марыськи!" До зари, Пока не спали певни, Ясь в ногах просидел У покойных. И пошел к попу На край деревни, Чтобы мертвых Погрести достойно. Он плетется В горькой обиде, Смотрит — Вьется дым синеватый. Пригляделся старый И видит: То горит Его бедная хата. Молвил Ясь: "Не будет с немцем толку! Стерпим — Бабы наплюют в глаза нам!.." Из навоза Выкопал винтовку И подался в пущу, К партизанам. Хороша У пущи той дорога, Да ходить по ней Врагам неловко: То из-за куста, То из-за стога Достает их Ясева винтовка! 1942

ДЕНЬ СУДА

За то, что каскою рогатою увенчан И в шкуру облачен, ты был как гунн жесток, За пепел наших сел, за горе наших женщин, От милых сердцу мест ушедших на восток, За горькую тоску напевов похоронных Над павшими в огне кровопролитных сеч, За вбитые в глаза немецкие патроны, За головы детей, разбитые о печь, За наши города, за храмы наших зодчих, Повергнутые в прах разбойничьей пальбой, За наш покой, за то, что на могилах отчих Ругаются скоты, взращенные тобой, За хлеб, что ты украл с широких наших пашен, За бешенство твоих немецких Салтычих, За безутешный плач несчастных пленниц наших На каторге твоей и за бесчестье их, За всех, кто был убит в церквах, в подвалах, в ригах, Кто бился на кострах, от ужаса крича, — Исполнится написанное в книгах: "Поднявший меч погибнет от меча". Как бешеного пса, тебя в железной клетке На площадь привезут народу напоказ, И матери глаза закроют малолеткам, Чтоб не путаться им твоих свирепых глаз. И грохот костылей раздастся на дорогах: Из

недр своих калек извергнут города. Их тысячи — слепых, безруких и безногих На площадь приползут в день твоего суда. И, крови не омыв, не отирая пота, Не слыша ничего, не видя ничего, Чудовищной толпой, сойдясь у эшафота, Слепые завопят: "Отдайте нам его!" И призраки детей усядутся в канавах, И вдовы принесут в пустых глазах тоску… Куда тебе бежать от пальцев их костлявых, Что рвутся к твоему сухому кадыку? И встанут мертвецы. Их каждый холм, и пажить, И рощица отдаст в жестокий этот час. Их мертвые уста тебе невнятно скажут: "Ты все еще живешь, злодей, убивший нас?" Тебя отвергнет друг, откажет мать в защите, Промолвив: "Пусть над ним исполнится закон! Мне этот зверь — не сын! На суд его тащите! Я проклинаю ночь, когда родился он!" Тогда впервые ты почуешь смертный ужас И, слыша, как твоя седеет голова, Завертишься ужом, уйти от кары тужась, И станешь лепетать о милости слова. Но проклят всеми ты! И милости не будет! Враги тебе — земля, и воздух, и вода… И если правда есть, и если подлость судят, То скоро для тебя наступит День Суда! 1945

* Полянка зимняя бела *

Полянка зимняя бела, В лесу — бурана вой. Ночная вьюга замела Окопчик под Москвой, На черных сучьях белый снег Причудлив и космат. Ничком лежат пять человек — Пять ленинских солдат. Лежат. Им вьюга дует в лоб, Их жжет мороз. И вот — На их заснеженный окоп Фашистский танк ползет. Ползет — и что-то жабье в нем. Он сквозь завал пролез И прет, губительным огнем Прочесывая лес. "Даешь!" — сказал сержант. "Даешь!" — Ответила братва. За ними, как железный еж, Щетинилась Москва. А черный танк все лез и лез, Утаптывая снег, Тогда ему наперерез Поднялся человек. Он был приземист, белокур, Курнос и синеок. Холодных глаз его прищур Был зорок и жесток. Он шел к машине головной И помнил, что лежат В котомке за его спиной Пять разрывных гранат. Он массой тела своего Ей путь загородил. Так на медведя дед его С рогатиной ходил. И танк, паля из всех стволов, Попятился, как зверь. Боец к нему, как зверолов, По насту полз теперь. Он прятался от пуль за жердь, За кочку, за хвою, Но отступающую смерть Преследовал свою! И черный танк, взрывая снег, Пустился наутек, А коренастый человек Под гусеницу лег. И, все собою заслоня, Величиной в сосну, Не человек, а столб огня Поднялся в вышину! Сверкнул — и через миг померк Тот огненный кинжал… Как злая жаба, брюхом вверх, Разбитый танк лежал. 1943

УЗЕЛ СОПРОТИВЛЕНИЯ

Через лужок, наискосок От точки огневой, Шумит молоденький лесок, Одевшийся листвой. Он весь — как изумрудный дым, И радостно белы Весенним соком молодым Налитые стволы. Весь день на солнце знай лежи!.. А в роще полутьма. Там сходят пьяные чижи От радости с ума. Мне жар полдневный не с руки, Я встану и пойду Искать вдоль рощи васильки, Подсвистывать дрозду. Но поднимись не то что сам — Из ямы выставь жердь — И сразу к птичьим голосам Прибавит голос смерть. Откликнется без долгих слов Ее глухой басок Из-за березовых стволов, С которых каплет сок. Мне довелось немало жить, Чтоб у того узла Узнать, что гибель может быть Так призрачно бела! 1943

НОЧНОЙ ПЛАЧ

На дворе — осенней ночи гнилость, Затрещал сверчок. Огонь погас. Мой хороший! Что тебе приснилось В этот самый сумеречный час? Твой мирок не то, что наш, громоздкий: Весь его рукой накрыть легко. В нем из розовой шершавой соски Теплое струится молочко. Отчего ж дрожат твои ресницы И дыханье стало тяжело? Что тебе печальное присниться, Страшное привидеться могло? Иль тоска рыданий безутешных, Грудь теснящих в этот поздний час, С кровью перешла к тебе от грешных. Слишком многое узнавших — нас? 20 февраля 1943

ПОСЛЕ ВОЙНЫ

Итак, ты выжил. Кончились бомбежки. Солдаты возвращаются домой. И выполз ты, еще шальной немножко. Как муха, уцелевшая зимой. Ты медленно проходишь пестрым лугом, Где ветер клонит волны спелой ржи. Уже почти распаханные плугом, Еще кой-где чернеют блиндажи. И ты с улыбкой вспомнил, как, бывало. Осколки тут жужжали, как шмели. Теперь здесь тишь. И на дрова завалы Колхозницы по щепке разнесли. В кустах ты видишь танков лом железный, На их броне растет зеленый мох… Как после долгой тягостной болезни, Ты делаешь счастливый полный вздох. "Теперь, — ты думаешь, — жизнь будет длинной! Спокойной будет старости пора". И вдруг у ног твоих взорвется мина, Саперами забытая вчера. 27 февраля 1943

КУКУШКА

Утомленные пушки В это утро молчали. Лился голос кукушки, Полный горькой печали. Но ее кукованье Не считал, как бывало, Тот, кому этой ранью Встарь она куковала. Взорван дот в три наката, Сбита ели макушка… Молодого солдата Обманула кукушка! Лето 1943 г.

* Когда сраженье стихнет понемногу *

Когда сраженье стихнет понемногу, — Сквозь мирное журчанье тишины Услышим мы, как жалуются богу Погибшие в последний день войны. 22 февраля 1944 г.