Стихотворения и поэмы
Шрифт:
В письме А. М. Горькому я написал между прочим, что не могу быть только литератором. Горький в своем ответе написал мне: «…опечалили слова: „уйти только в литературу я бы не мог“. Хотел бы, чтоб Вы ошиблись в этом и ушли только в литературу, ибо всякое дело требует от человека всецелого погружения в любовь к нему, делу».
И много позже Алексей Максимович в своих отзывах о моих стихах и прозе высказывался чрезвычайно лестно для меня, временами был строг, но по-дружески.
В первых своих книгах «Орда» и «Брага» мне хотелось рассказать о тех сложных ощущениях, которые жили во мне в те годы. Молодой человек вступил в революцию, которая
В пестром хаосе стихов для меня было самым главным ощущение этого нового мира и его хозяина — победившего пролетариата. Баллады о гражданской войне открывали выход из тупика стихов «Жизнь под звездами».
Потом наступил путь сложных исканий. Теперь, когда оглядываешься на те далекие годы, становится и грустно и смешно: сколько было неправильного, лишнего, ошибочного в поэтических опытах, которые не дали и не могли дать никакого творческого развития стиху, перегруженному совершенно неестественно звуковой сложностью.
Черты этой ненужной сложности долго пришлось мне изгонять из стихов, пока через «Поиски героя» и «Юргу» я не вступил на путь, который вывел меня из словесных джунглей.
Одновременно со стихами я много занимался прозой. Написал для юношества такие произведения, как «Вамбери» — рассказ об ученом-путешественнике, повесть «От моря до моря», где картины революции и гражданской войны имели положенную в основу произведения реальную биографию, «Друг народа» — рассказ про великого деятеля китайской революции Сунь Ятсена, друга Советского Союза, и «Симон-большевик» — про героя гражданской войны на Северном Кавказе, в Осетии, Георгия Цаголова.
В книге рассказов «Военные кони» я рассказал о том, как революция начиналась и на старом фронте империалистической войны, о людях своего гусарского полка, а также о боевых конях.
Мною была написана книга «Война», где рассказывалось о том, как возникли в первую мировую войну такие новые боевые истребительные средства, как газ и огнемет. Это была задуманная мной часть дилогии, но вторую часть, которая должна была изображать картины новой войны между фашизмом и Советским Союзом, я не успел написать, так как скоро вторая мировая война обрушила орды Гитлера и на Советский Союз.
Мое увлечение Востоком привело меня сначала в Грузию, Армению, на Северный Кавказ, а потом вскорости и в республики Средней Азии. В 1926 году я написал книгу рассказов «Рискованный человек».
Жизненная сила Октябрьской революции проявила себя во всем творческом напряжении. Я увидел воочию наш Восток и его борьбу с темным прошлым, его стремление сломать мрачные формы окостеневшего быта и зажить другой, светлой, свободной жизнью. Дружба народов родилась в трудовом единении передовых сил, при помощи великого русского народа, помогшего сбросить вековое ярмо невежества и насилия.
Особенно это почувствовалось, когда с бригадой писателей — в нее входили Павленко, Леонов, Всеволод Иванов, Владимир Луговской, Санников и я — была обследована Туркменская республика. Весной 1930 года эта бригада изучала социалистическое переустройство Туркмении. С большим увлечением я знакомился с бытом туркмен, белуджей, джемшидов и в своей книге «Кочевники» попытался раскрыть новые явления в нем, показать стремление этих народов жить по-новому, по советским законам.
Начиная с 1923 года я много времени отдал изучению
Я проходил ледяные и снежные перевалы, пересекал первобытные леса, всходил на вершины, спал на горных лугах и в лесных дебрях, жил с горцами их простой и суровой жизнью.
Надо сказать, что еще в дни Первого съезда писателей в Москве впервые был устроен вечер грузинской поэзии и стихи наших грузинских друзей-поэтов читали Борис Пастернак и я. Наши переводы многих поэтов Советской Грузии вышли в одном сборнике в Тбилиси. Я переводил и армянских поэтов, а на Первом съезде писателей с полным убеждением говорил в своем докладе о необходимости переводов со всех языков братских республик, о том, что нам нужно в первую голову убрать эту стенку молчания между поэтами разных национальностей Союза. И я оказался прав. Сегодня переводы достойно занимают принадлежащее им по праву место в дружеском общении поэтов и писателей всех братских республик.
Еще мудрый Тарас Шевченко отметил в свое время, что на просторах Российской империи — от молдаванина до финна — все молчит. Но пришел день Великого Октября, и расковалось это холодное молчание. Ныне все некогда безмолвное пространство ожило, получило голос. Теперь нет такого даже самого маленького племени, у которого не было бы своего певца, стихотворца или прозаика, рассказывающего о том, что произошло в эти десятилетия великих перемен.
Со времени Первого съезда писателей все шире начало развертываться общение народов и их дружба, которая однажды превратилась в боевую страду, поднявшую все народы на защиту своей единой отчизны. События катились, как лавина. Как-то летом 1939 года, перейдя Главный Кавказский хребет, я вышел к Сухуми, сел в самолет и прилетел в Тбилиси, чтобы переводить поэму моего друга, известного грузинского поэта Георгия Леонидзе.
Мы жили выше Тбилиси, в Цхнети. В один августовский вечер мы говорили о будущей войне, не зная, что она уже на пороге. Спустившись в Тбилиси из своего уединения, мы неожиданно узнали, что уже неделю идет вторая мировая война. Гитлер напал на Польшу, Франция и Англия объявили войну Германии, фашизму.
Надо сказать, что незадолго до этого, в 1935 году, в Париже был созван Конгресс в защиту культуры. На нем выступали многие известные писатели Запада. Была и большая делегация советских писателей. В Европе уже было тревожно. Фашисты бряцали оружием. В Вене еще зияли бреши в домах после шуцбундовского восстания.
Пересекая Европу, я жадно всматривался в ее мрачное, грустное лицо. Я объехал весь фронт первой мировой войны — от Вердена до моря, до Остенде, и давнее прошлое как-то жутко оживало вокруг. В Париже говорили тревожные речи, но шли состязания военных оркестров европейских стран и под веселые вальсы танцевали беспечные европейцы, а вся земля дышала порохом и гарью будущих разрушений. Я был так захвачен этим предчувствием, что написал книгу стихов «Тень друга», которую критики разругали за то, что я так пессимистично смотрю на будущее Европы. А на следующий за Конгрессом год началось фашистское восстание в республиканской Испании, и вскоре японцы предприняли поход в дружественную нам Монголию. Растерянная, обреченная Европа стояла перед моими глазами.