Стихотворения, не вошедшие в прижизненные сборники
Шрифт:
Отбившийся мотылек
В зное недвижном висит...
Все спит...
Как мир знакомый далек!
Шимми и небоскребы
Уплыли: спутники оба
Читают на входе гроба
Непонятное мне заклятье,
Как посвященные братья.
Смерть? обьятья?
Чужое, не мое воображенье
Меня в пустыню эту привело,
Но трепетность застывшего желанья
Взошла из глубины моей души.
Стучало сердце жалкое: откройся,
Мне
Сокровище царей, богов бессмертье.
Я дольше ждать, ты видишь, не могу.
Фейдт и Гофман улыбнулись,
Двери тихо повернулись.
Сумрак дрогнул, густ и ал,
Словно ветер пробежал...
И выходит...
Игра несоответствий вам мила!
Я вижу не в одежде неофита,
Не в облаченьи древнего Египта,
А в пиджаке последнего покроя,
С высокой пуговицей, узкой тальей,
Давно известного мне человека.
Прямой, как по линейке, узкий галстух,
Косой пробор волос, светлее русых,
Миндалевый разрез апрельских глаз,
Любовным луком вычерчены губы,
И, как намек, саксонский подбородок...
Назад откинут юношеский стан,
Как тетива, прямы и длинны ноги,
Как амулеты, розовые ногти...
На правой, гладко выбритой щеке
Темнеет томно пятнышко Венеры.
Известно все, но золотой туман,
Недвижный и трепещущий, исходит...
Оцепенение, блаженный сон,
И ожидание, любовь, желанье,
Соединилось все, остановившись.
А мотылек усталый опустился
На кончик лакированной ботинки
И белым бантиком лежать остался.
О, золотистая струя рейнвейна!
Все кажется, что скрытая игра
Пробьется пеной на твою поверхность.
Сердце, могу ль
Произнести я
Полное имя?
Тайну хранить
Трудно искусству...
Маску надев,
Снова скажу:
Гуль!
Я принимаю!.. сладко умереть,
Коснувшись этих ног, руки, одежды,
В глазах увидев ласточек полет,
Апрельский вечер, радугу и солнце!
Ответ, ответ, хоть уголками губ!
Ты улыбнулся. Спутники стояли,
Едва заметные, у стен гробницы.
– Но я не смерть, а жизнь, - произнеслось.
Все, что пленяет, что живет и движет,
Все это - я! Искусство, города,
Поездки дальние и приключенья,
Высокие, крылатейшие мысли,
И мелочи быстротекущей жизни,
И блеск, и радость, ревность и страданье,
Святая бедность и веселый голод,
И расточительность, любовь и слава,
Все это - я,
– Я принимаю! я изнемогаю
От жажды. Напои живой водою,
О Гуль! душа моя, судьба и сердце
Вот сделалось все шатким и непрочным,
Капризным, переменчивым, как жизнь.
Опасное блаженство! но я понял:
Покой устойчивый подобен смерти.
Куда меня, о Теодор и Конрад,
Вы завели, в чужом воображеньи
Явился я непрошеным пришельцем.
Найдется ль место мне в твоих мечтах?
Но парус поднят... и - плыви, галера!
Сокровище царей, оно со мною!
Апрель 1924
653
Не рыбу на берег зову,
А птицу в воздух кличу,
Росу на спящую траву
И ветер парусам.
Лишь первый шаг - увидишь сам,
Какой родимый воздух,
Как сладостна сухим устам
Проточная вода.
Рулем ведется борозда,
Куда направит воля,
Но недвижима навсегда
Полярная звезда.
Май 1924
654. ЭФЕССКИЕ СТРОКИ
Флейта, пой! Пещеры своды
Зацвели волшебным мленьем:
Рощи, копья, города,
Тихо каплет дни и годы
Наговорным усыпленьем
Голубиная вода.
Мреет сумрак. Свет на воле.
Предначертанные тени
За мерцанием зарниц.
Горстью сыпь на угли соли!
Спины, шеи и колени,
Шелестенье тщетных лиц.
Ток эфира бурей станет,
Буря нежит ток эфира,
Кошка львом и кошкой лев.
Арфы трепет громом ранит.
Полноте внимаешь мира,
Бренный слух преодолев.
Зоркий страж не видит леса,
Тайноведенья уроки
Неученый раб принес.
Спим с тобой у врат Эфеса...
Пробужденья скрыты сроки,
И не лает чуткий пес.
Июль 1924
655. ИДУЩИЕ
В сумерках идут двое.
По разделяющимся длинным ногам
видно,
что они - мужчины.
Деревья цветут,
небо зеленеет,
квакают лягушки.
Идут они вдоль канала.
Они почти одинакового роста,
может быть - одного возраста.
Они говорят о деревьях и небе,
о Германии и Италии,
о плаваньи на "Левиафане",
о своих работах и планах,
о проехавшей лодке,
о вчерашнем завтраке.
Иногда в груди одного
оказываются два сердца,
потом оба перелетают в другую грудь,
как мексиканские птички.
Если их руки встретятся,
кажется,
что из пальца в палец