Стихотворения, не вошедшие в сборники

Набоков Владимир Владимирович

Как призрак я иду, и реет в тишине такая тающая нега — что словно спишь в раю и чувствуешь во сне порханье ангельского снега. Как поцелуи губ незримых и немых, снежинки на ресницах тают. Иду, и фонари в провалах кружевных слезами смутными блистают. Ночь легкая, целуй, ночь медленная, лей сладчайший снег зимы Господней, — да

светится душа во мраке все белей, и чем белей — тем превосходней. Так, ночью, в вышине воздушной бытия, сквозь некий трепет слепо-нежный навстречу призракам встает душа моя, проникшись благодати снежной.

<3 декабря 1922>

НЕВЕСТА РЫЦАРЯ

Жду рыцаря, жду юного Ивэйна, и с башни вдаль гляжу я ввечеру. Мои шелка вздыхают легковейно, и огневеет сердце на ветру. Твой светлый конь и звон его крылатый в пыли цветной мне снится с вышины. Твои ли там поблескивают латы иль блеска слез глаза мои полны? Я о тебе слыхала от трувэра, о странствиях, о подвигах святых. Я ведаю, что истинная вера душистей роз и сумерек моих. Ты нежен был, — а нежность так жестока! Одна, горю в вечерней вышине. В блистанье битв, у белых стен Востока, таишь любовь учтивую ко мне. Но возвратись… Пускай твоя кольчуга сомнет мою девическую грудь… Я жду, Ивэйн, не призрачного друга, — я жду того, с кем сладостно уснуть.

<3 декабря 1922>

ПЕГАС

Гляди: вон там, на той скале — Пегас! Да, это он, сияющий и бурный! Приветствуй эти горы. День погас, а ночи нет… Приветствуй час пурпурный. Над крутизной огромный белый конь, как лебедь, плещет белыми крылами, — и вот взвился, и в тучи, над скалами, плеснул копыт серебряный огонь. Ударил в них, прожег одну, другую и в исступленном пурпуре исчез. Настала ночь. Нет мира, нет небес, — все — только ночь. Приветствуй ночь нагую. Вглядись в нее: копыта след крутой узнай в звезде, упавшей молчаливо. И Млечный Путь плывет над темнотой воздушною распущенною гривой.

<6 декабря 1922>

ВОЛЧОНОК

Один, в рождественскую ночь, скулит и ежится волчонок желтоглазый. В седом лесу лиловый свет разлит, на пухлых елочках алмазы. Мерцают звезды на ковре небес, мерцая, ангелам щекочут пятки. Взъерошенный волчонок ждет чудес, а лес молчит, седой и гладкий. Но ангелы в обителях своих все ходят и советуются тихо, и вот один прикинулся из них большой пушистою волчихой. И к нежным волочащимся сосцам зверек припал, пыхтя и жмурясь жадно. Волчонку, елкам, звездным небесам — всем было в эту ночь отрадно.

8 декабря 1922

"Как объясню? Есть в памяти лучи"

Как объясню? Есть в памяти лучи сокрытые; порою встрепенется дремавший луч. О, муза, научи: в понятный стих как призрак перельется? Проезжий праздный в городе чужом, я, невзначай, перед каким-то домом, бессмысленно, пронзительно знакомым.. Стой! Может быть, в стихах мы только лжем, темним и рвем сквозную мысль в угоду размеру? Нет, я верую в свободу разумную гармонии живой. Ты понимаешь, муза, перед домом мне, вольному бродяге, незнакомым, и мне — родным, стою я сам не свой и, к тайному прислушиваясь пенью, все мелочи мгновенно узнаю: в сплошном окне косую кисею, столбы крыльца, и над его ступенью я чувствую тень шага моего, иную жизнь, иную чую участь (дай мне слова, дай мне слова, певучесть), все узнаю, не зная ничего. Какая жизнь, какой же век всплывает, в безвестных безднах памяти звеня? Моя душа, как женщина, скрывает и возраст свой, и опыт от меня. Я вижу сны. Скитаюсь и гадаю. В чужих краях жду поздних поездов. Склоняюсь в гул зеркальных городов, по улицам волнующим блуждаю: дома, дома; проулок; поворот — и вот опять стою я перед домом пронзительно, пронзительно знакомым, и что-то мысль мою темнит и рвет.

Stettin, 10. 12. 22.

ЖУК

В саду, где по ночам лучится и дрожит луна сквозь локоны мимозы, — ты видел ли, поэт? — живой сапфир лежит меж лепестков блаженной розы. Я тронул выпуклый, алеющий огонь, огонь цветка, и жук священный, тяжелый, гладкий жук мне выпал на ладонь, — казалось: камень драгоценный.