Стихотворения. Поэмы

Корнилов Борис Петрович

<1927>

«Засыпает молча ива…»

Люблю грозу в начале мая…

Тютчев

Засыпает молча ива, Тишина И сон кругом… Ночь, пьяна и молчалива, Постучалась под окном. Подремли, моя тревога, Мы с тобою подождем, Наша мягкая дорога Загуляла под дождем. Надо мной звереют тучи… Старикашкой прихромав, Говорит со мною Тютчев О грозе и о громах. И меня покуда помнят, А когда уйдет гроза, В темноте сеней и комнат Зацветут ее глаза. Запоет и захохочет Эта девушка — и вот… Но гроза ушла. И кочет Утро белое зовет. Тяжела моя тревога О ненужных чудаках — Позабытая дорога, Не примятая никак. И пойму, Что я наивен. Темнота — Тебе конец, И опять поет на иве Замечательный синец.

<1927>

Ольха

Очень я люблю И маму и поляну, Звезды над водою

по рублю. Поискал бы лучше, да не стану — Очень я люблю. Потому не петь иные песни, Без любви, в душе окоченев, — Может быть, На этом самом месте Девке полюбился печенег. Отлюбила девушка лесная, Печенега полоня… Умерла давно-давно, не зная О глазах нерусских у меня. Только я по улицам тоскую, Старику бы не скучать так — старику… Не сыскать мне девушку такую, Вот такую — На моем веку! Запевай от этого, от горя, Пол'yночная птица соловей, Все края от моря и до моря Трелью расцарапанной обвей, Чтобы я без пива и без меда… Чтобы замутило по краям… Привела бы непогодка-непогода На поляну, к молодым ручьям, Где калина да ольха-елоха Не боится бури и грозы, Чтобы было на душе неплохо, Может быть, в последние разы. Проходи, косой весенний дождик, Поливай по тропке полевой. И не буду я, тоскуя, позже О деревья биться головой. Только буду, молодой и грубый, И заботливый, как наша мать, Целовать калину, будто в губы, И ольху любовно обнимать. … … … … … И еще хочу прибавить только К моему пропетому стиху, Что порою называю — Ольга — Розовую, свежую ольху.

<1927>

Лесной дом

От резных ворот Через отчий сад И поля, где пасутся закаты, Я пошел вперед, Не взглянув назад — На соломой покрытые хаты. А когда ушел, Знать, попутал бес, — Ничего не вижу я, кроме, Что за лесом дол, А за долом лес И в лесу притаился домик. Тих и невелик, Словно птичий шаг, Он запрятал себя, беспокоясь. Ив и повилик Вышитый кушак Для соснового домика — пояс. Есть хозяйка в нем, — Будто с девьих плеч Сарафан на березу надели… Помнит хмурый дом: Семь веселых встреч Проходило в лесу на неделе. Но за часом — час, А за днем еще (И у времени много прыти) Старый день угас и румянец щек, Умирая, на памяти вытер. Только тихий дом Мне в стихи залез. Ничего не пишу я, кроме, Что за лесом — дол, А за долом — лес И в лесу — удивительный домик.

<1927>

«Айда, голубарь…»

Айда, голубарь, пошевеливай, трогай, Бродяга, — мой конь вороной! Все люди — как люди, поедут дорогой, А мы пронесем стороной. Чтобы мать не любить и красавицу тоже, Мы, нашу судьбу не кляня, Себя понесем, словно нету дороже На свете меня и коня. Зеленые звезды, любимое небо! Озера, леса, хутора! Не я ли у вас будто был и не был Вчера и позавчера. Не я ли прошел — не берег, не лелеял? Не я ли махнул рукой На то, что зари не нашел алее? На то, что девчат не нашел милее? И волости — вот такой? А нынче почудилось: конь, бездорожье, Бревенчатый дом на реку, — И нет ничего, и не сыщешь дороже Такому, как я, — дураку…

Ночь комбата

Знакомые дни отцвели, Опали в дыму под Варшавой, И нынче твои костыли Гремят по панели шершавой. Но часто — неделю подряд, Для памяти не старея, С тобою, товарищ комбат, По-дружески говорят Угрюмые батареи. Товарищ и сумрачный друг, Пожалуй, ты мне не ровесник, А ночь молодая вокруг Поет задушевные песни. Взошла высоко на карниз, Издавна мила и знакома, Опять завела, как горнист, О первом приказе наркома. И снова горячая дрожь, Хоть пулей навеки испорчен, Но ты портупею берешь И Красного Знамени орден. И ночью готов на парад, От радости плакать не смея. Безногий товарищ комбат, Почетный красноармеец, Ты видишь: Проходят войска К размытым и черным окопам, И пуля поет у виска На Волге и под Перекопом. Земляк и приятель погиб. Ты видишь ночною порою Худые его сапоги, Штаны с незашитой дырою. Но ты, уцелев, на парад Готов, улыбаться не смея, Безногий товарищ комбат, Почетный красноармеец. А ночь у окна напролет Высокую ноту берет, Трубит у заснувшего дома Про восемнадцатый год, О первом приказе наркома.

1927

Ожидание

Грудь слезами выпачкав, Снова к вербе, к омуту Ты уйдешь на цыпочках, Покидая комнату. Только хлопнут двери там, Где кончалась комната, — Ходит ветер берегом К омуту от омута. И приносит вести он, И уйдет назад, — На лице невестином Полыхнет закат. Руки сломит надвое, Плача и любя, Волны встанут, падая, Прямо на тебя… Криками совиными В ельники игольчатые… Только за овинами Дрогнут колокольчики. Никого в овинах нет, — Может, тройка дикая На поляну вымахнет, Звякая и гикая. Кручами и срывами, А над нею в'oроны — Пристяжные гривами Машут в обе стороны. Тропками забытыми На лугах и насыпях Коренник копытами Рвет поляну наспех. Недолга у девушек И

тоска и жалоба. Где она? Где уже? Сам жених пожаловал. Постели ему постель Без худого словушка, — Сбоку ходит коростель, В головах — соловушка. Убаюкай, успокой, С новою тревогой Тихо ласковой рукой Голову потрогай. Высоко заря горит, Скоро утро будет, Ветер ходит, говорит И тебя разбудит. Никого в долинах нет, И путями новыми Вороной не вымахнет, Стукая подковами. Не дрожали у реки Кони, колокольчики, Где шумят березники, Ельники игольчатые. Не любили, не могли, — Нива колосистая, — Милый водит корабли, Песенку насвистывая. На веселый хоровод У реки, у хутора Милый больше не придет, Уходя под утро. Не твои картузы И сапожки лаковые, Не в последние разы Глазыньки заплаканные.

1927

Старина

Скажи, умиляясь, про них, Про ангелов маленьких, набожно, Приди, старину сохранив, Старушка седая, бабушка… Мне тяжко… Грохочет проспект, Всю душу и думки все вымуча. Приди и скажи нараспев Про страшного Змея-Горыныча, Фата и девический стыд, И ночка, весенняя ночь моя… Опять полонянка не спит. Не девка, а ягода сочная, Старинный у дедов закон, — Какая от этого выгода? Все девки растут под замком. И нет им потайного выхода. Эг-гей! Да моя старина, — Тяжелая участь подарена, — Встают на Руси терема, И топают кони татарина. Мне душно, Окно отвори, Старушка родимая, бабушка, Приди, шепелявь, говори, Что ты по-бывалому набожна, Что нынче и честь нипочем, И вера упала, как яблоко. Ты дочку английским ключом Замкнула надежно и наглухо. Упрямый у дедов закон, — Какая от этого выгода? Все девки растут под замком, И нет им потайного выхода… Но вот под хрипенье и дрожь Твоя надвигается очередь. Ты, бабушка, скоро умрешь, Скорее, чем бойкие дочери. И песня иначе горда, И дни прогрохочут, не зная вас, Полон, Золотая орда, Былины про Ваську Буслаева.

1927

На Керженце

Мы идем. И рука в руке, И шумит молодая смородина. Мы на Керженце, на реке, Где моя непонятная родина, Где растут вековые леса, Где гуляют и лось, и лиса И на каждой лесной версте, У любого кержачьего скита Русь, распятая на кресте, На старинном, На медном прибита. Девки черные молятся здесь, Старики умирают за делом И не любят, что тракторы есть — Жеребцы с металлическим телом. Эта русская старина, Вся замшённая, как стена, Где водою сморена смородина. Где реке незабвенность дана, — Там корежит медведя она, Желтобородая родина, Там медведя корежит медведь. Замолчи! Нам про это не петь.

1927

Лирические строки

Моя девчонка верная, Ты вновь невесела, И вновь твоя губерния В снега занесена. Опять заплакало в трубе И стонет у окна, — Метель, метель идет к тебе, А ночь — темным-темна. В лесу часами этими Неслышные шаги, — С волчатами, с медведями Играют лешаки. Дерутся, бьют копытами, Одежду положа, И песнями забытыми Всю волость полошат. И ты заплачешь в три ручья, Глаза свои слепя, — Ведь ты совсем-совсем ничье, И я забыл тебя. Сижу на пятом этаже, И все мое добро — Табак, коробочка ТЭЖЭ И мягкое перо — Перо в кавказском серебре. И вечер за окном, Кричит татарин на дворе: — Шурум-бурум берем… Я не продам перо, но вот Спасение мое: Он эти строки заберет, Как всякое старье.

1927

Обвиняемый

Не лирике больше звенеть… В конвульсиях падаю наземь я, Мир'aжи ползут по стене, По комнате ходит фантазия. И, очень орать горазд, В теоретическом лоске Несет социальный заказ Довольный собой Маяковский. Любимая, извини, Но злобен критический демон, Я, девочкам изменив, Возьму нелюбовную тему… И вот — Из уютных квартир К моей односпальной кровати С улыбкой дешевых картин Идет пожилой обыватель. Он, вынув мандаты свои, Скулит о классической прозе, Он в тему встает И стоит В меланхолической позе. Он пальцами трет виски И смотрит в глаза без корысти… Я скромно пощупал листки Служебных характеристик, И, злобою ожесточен, Я комнату криком пронзаю: — Тут лирика ни при чем, И я, извини, Не прозаик, А радость вечерних икот Совсем не хочу отмечать я. Вот — Каждый прошедший год Заверен у вас печатью. Житье вам нетрудно нести, И месяц проносится скоро. Зарплату по ведомости Выписывает контора, И вы, хорошо пообедав, Дородной и рыхлой жене Читаете о победах Социализма в стране. А ночью при синих огнях, Мясистое тело обняв… … … … … … И мучает, туго старея, Хроническая гонорея [2] . Вам эта болезнь по плечу, У вас не тощает бумажник, Но стыдно явиться к врачу, Боясь разговоров домашних… Вдали розовеет восток, Неискренне каркает ворон, Хохочет и пляшет восторг В бреду моего разговора. Глядит на бумаге печать Презрительно и сурово. Я буду суду отвечать За оскорбление словом, И провожает конвой У черной канвы тротуара, Где плачут над головой И клен и каналья гитара.

2

В книге: гоноррея (Примеч. верстальщика.)