Стихотворения. Прощание. Трижды содрогнувшаяся земля
Шрифт:
Он сидел за письменным столом и перелистывал какое-то дело. Каждая перевернутая страница, думалось мне, — это страница моей жизни, и он тщательно ее изучает. Все записано в этом деле мелким аккуратным почерком, некоторые места подчеркнуты одной или двумя чертами, а кое-какие даже красными чернилами. Отец быстро перелистал последние страницы и так резко захлопнул папку, что у меня перехватило дыхание.
Спокойствие в лице и движениях отца кололо меня, как иголками.
— Так. Значит, ты ночевал у Фека? — Это прозвучало самодовольно, с иронией.
— Да, было уже очень поздно…
— Я боюсь, что на этот раз будет
— Да у Фека… где же еще…
— Нет, это прямо неслыханно, лгать с таким упорством!.. — Отец хлопнул себя по колену. — Черт возьми! — воскликнул он и поудобнее уселся в кресло. — Ну, что ж, в таком случаен тебе скажу, где ты был… — В руках он держал записочку, в которую то и дело заглядывал. — В восемь часов ты был…
Верно! — безмолвно откликнулся Золотко. В восемь часов он действительно был в табачной лавочке у Костских ворот.
— В десять часов ты был…
Опять же верно! В десять он действительно сидел вместе с Фанни в кабачке…
— В двенадцать ты был…
Поразительно верно — в двенадцать он как раз был у Фанни, они сидели рядом на кровати, рука в руке…
— А ночевал ты…
До чего же все верно! И как это все сходится, точка в точку!
— Тебе известен некий Куник?
Этого только недоставало. И опять все верно.
— Ты вступил в связь… Кельнерша из кабачка «Бахус»… Обыкновенная уличная шлюха…
Но как он все это узнал? Чего-чего только нет в этой записочке?!
— Тебе семнадцать лет…
Все верно! Все верно!
— Ну вот, а теперь прочти. — Отец взял с письменного стола вечерний выпуск «Мюнхенских новостей». В руке его была тайна, он поигрывал ею.
Стало очень тихо, вся комната будто насторожилась. Даже портрет, стоявший в гостиной на мольберте, придвинулся ближе, чтобы послушать.
Прокурор, д-р Генрих Гастль, протянул Золотку газету. Протянул не спеша, наслаждаясь каждой секундой промедления. Не так ли медлил и я, прежде чем объявить мат проигравшему партию отцу? Под заголовком: «Убийство с целью ограбления у Костских ворот» — было напечатано: «Владелица табачного магазина у Костских ворот Фанни Фусс, служившая ранее кельнершей в кабачке «Бахус», сегодня около полудня найдена убитой в собственном магазине. Взлом кассы указывает на то, что убийство совершено с целью ограбления. По подозрению в убийстве арестован один из многочисленных возлюбленных убитой, неоднократно отбывавший долгосрочное наказание, профессиональный убийца и сутенер, по фамилии Куник, известный также под кличкой «Боксер». Все сведения, могущие служить выяснению дела, просьба направлять в адрес мюнхенского полицейского управления».
«Один из многочисленных возлюбленных…» — от этих слов я не мог оторваться, пока отец не отобрал у меня газету.
Он явно наслаждался моим видом, я стоял с открытым ртом, не в силах перевести дыхание.
«Фанни! Фанни!» — беззвучно звал я на помощь, кто-то дымил мне в лицо сигаретой, и дверь магазина непрерывно дребезжала — «дзинь!».
— Ну, чего ты рот разинул? Говорил я тебе или нет? Это всегда кончается эшафотом…
Сознание, что его пророчества сбываются, делало отца снисходительным.
— Завтра, в десять утра ты явишься на допрос к следователю. Мама ничего не должна знать, она не перенесет такого позора. Да и перед своими приятелями
— Да-да! Все могло кончиться много хуже, — вынужден был я согласиться.
В эту минуту вошла мама, и отец ловко перевел разговор на мои школьные занятия.
Где-то глубоко во мне шевельнулся довольный смешок. Я хотел притвориться, что не замечаю его, да не тут-то было, вот уж он вырвался наружу злобной широкой усмешкой. «Собственно, вышло совсем не плохо. Что, если бы Куник не…» Злобная усмешка скрылась… «Что вы желаете?» — мысленно старался я произнести голосом Фанни. И еще — «Меня зовут Фанни».
Сладостная горечь пронзила меня — брусника…,
Обер-прокурор д-р Гастль, провожая своего сына, Золотко, на допрос, — в школу он сообщил, что сын заболел и поэтому не придет, — старался по дороге еще и еще раз внушить ему, что говорить на допросе. Нет никакой необходимости припоминать все, как было. Не доходя до Виттельсбахского фонтана, он остановился со своим сыном посреди бульвара и стал экзаменовать его.
— Если следователь спросит: «Но как же, молодой человек, могло случиться, что вы, сын столь почтенных родителей, получивший первоклассное воспитание, связались с особой самого низкого пошиба?» — ну, что ты ответишь? Следователь наверняка это спросит. Ну-ка, подумай… Не знаешь?… Не полагаешь ли ты, что тут сказалось дурное влияние, ну-ка угадай, чье дурное влияние… Гартингера?! Нет?… Ну, хорошо, в таком случае мне придется поговорить на эту тему… Дальше: о чем уславливались в твоем присутствии убийца и эта уличная девка? Имей в виду, что квартирная хозяйка уже побывала в полиции и сообщила, что вы провели втроем не меньше часа.
— Фанни, вернее, фрейлейн Фусс…
— Надо говорить: «Эта Фусс», и никоим образом не «Фанни», да и фрейлейн советую оставить при себе… Эта Фусс завлекла тебя к себе в комнату, напоила допьяна, а что происходило потом, ты вообще не помнишь… Деньги она у тебя брала?!
— Фрейлейн Клер…
— Ты хочешь сказать «эта Фусс»! Запомни, наконец!
Хорошо, я подчинюсь и буду говорить «эта Фусс», но я не
могу не воздать Фанни должное.
– Эта Фусс пригласила меня в ресторан, я хотел вернуть этой Фусс истраченные деньги, но эта Фусс сделала вид, что обиделась, вот я и остался в долгу у этой Фусс.
— Такая низость с ее стороны бросает на тебя тень; следователю незачем это знать. А если вопрос о деньгах все-таки всплывет, тогда скажешь, что позднее, на улице, ты вернул этой Фусс ее деньги… Кстати, в высшей степени благородно — принимать угощение от бывшей кельнерши…