Стихотворения. Прощание. Трижды содрогнувшаяся земля
Шрифт:
— Но я-то уже не тот, — попытался я охладить его пыл, однако он живо ответил:
— А я-то, я! Ты поразишься, когда узнаешь, какие ужасы я тут пережил!
Во дворе на большой перемене он рассказал мне, что Дузель покончила с собой. Бросилась с Гроссгесселоэского моста, как Доминик Газенэрль. А может быть, действительно, все переменилось? Фек плакал! Он на самом деле плакал, рассказывая о смерти Дузель, из глаз его обильно текли маленькие, быстрые слезинки, и, вытирая их, он выдавил из себя:
— Она была такая хорошая, ну просто хорошая, с ней каждый сам невольно становился
Я гладил по волосам своего старого друга, так что руки у меня запахли помадой, и утешал его:
— Райнер, — никогда еще я не называл его по имени, — Райнер, милый, славный, ну будь же благоразумен!
— Ах, оставь! Оставь, — отстранился он и мелкими шажками забегал по кругу, точно мышь в мышеловке. — Никто не любит меня, никто… Тьфу! Одна рожа моя чего стоит!., Я сам больше, чем кто-либо, ненавижу себя. Тьфу! Тьфу!.. А разве я виноват, что я такой… Никому до меня нет дела, хоть умри… Будь хоть ты мне другом, хоть ты… хоть ты… Клянись, брат мой!
— Клянусь! — сказал я серьезно и вытащил Фека за руку из его мышеловки, ворча про себя: «Комедия, пустая игра… В чем ты клянешься ему, что за вздор?!»
Фек объявил Дузель своей святой и дома, у себя в комнате, показал мне нечто вроде алтаря, на котором между двух свечей стоял портрет Дузель, обрамленный еловыми веточками. Он с торжественным видом зажег обе свечи.
— До чего она была весела за день до смерти, ты не можешь себе представить, насвистывала, прыгала. «Дузель, что это с тобой сегодня?» — спросил я. «Со мной?! Ты разве не знаешь, что завтра большой праздник?» — «Праздник? — говорю я. — Завтра? Нет, не знаю». — «Ну, конечно, откуда же тебе знать, это ведь у меня праздник». — «Что же ты празднуешь?» — спрашиваю. «Что я праздную?… Вознесенье, завтра вознесенье… Крылья у меня уже выросли…» — «Ну, говорю, от тебя толку не добьешься!»
Дузель подарила ему свою карточку, а так как она и на этот раз «случайно забыла портмоне дома», ему пришлось дать ей двадцать пфеннигов на трамвай. Из трамвая она еще раз крикнула: «Вознесенье, как хорошо, вознесенье! Будь счастлив!» На следующий день она поехала в Гроссгесселоэ: прохожие видели, как она со своей собакой несколько раз пробежала по мосту, потом вдруг перевесилась через перила и полетела вниз. Собака постояла мгновение на месте, а потом бросилась по крутому обрыву к воде. Только на следующий день девушку нашли пониже Гроссгесселоэского моста, ее прибило к шлюзовой решетке у одной из электрических станций.
Я продолжал расспрашивать Фека о Дузель, меня интересовало, совсем ли он избавился от слезливого настроения.
— Раз в жизни и на меня напало слезливое настроение, — объявил он мне на большой перемене с еще не просохшими глазами, словно торопясь передо мной оправдаться.
— Не удивительно, что ты переменился, Фек: такие вещи никогда не забываются.
— Что ты! Что ты… Время все исцеляет… Главное — выправка! — И он вытянулся во фронт перед самим собой.
— А как ты думаешь, почему она бросилась с моста? Однажды она как будто уже собиралась проткнуть себе сердце шляпной булавкой?!
Фек решительно сказал:
— А потому!
— Разве это ответ?
Он
— Ответ ли это? Единственный! Лучший!
Фрейшлаг шумно приветствовал меня и сообщил о блестящих успехах, которых они с Феком добились в классе за время моего отсутствия. Конечно, без меня им было нелегко прибрать класс к рукам… но «наше духовное превосходство…». Он произнес это с такой спесью и самонадеянностью, что я невольно подумал: «А может быть, Фрейшлаг и в самом деле обладает «духовным превосходством»?»
«Еврейчику» — Левенштейну — мое возвращение не предвещало ничего доброго. Он егозил вокруг меня, точно старался выведать мои намерения, но я с недоступным видом разгуливал на перемене в обществе Фека и Фрейшлага и только снисходительно поблагодарил его, когда он написал за Фека и Фрейшлага, а также и за меня немецкое сочинение.
На письменном экзамене по математике мы устроили под партами нечто вроде игрушечной подвесной дороги, которая своевременно подвозила нам правильные решения задач. Для греческого и латыни Левенштейн раздобыл нам подстрочники — крохотные книжонки, напечатанные на тонкой бумаге, — они содержали полные переводы классиков и отлично умещались под партой.
По случаю смерти Дузель «свержение» профессора Вальдфогеля, как я узнал, было на время отложено. Теперь оно снова стояло на повестке дня. Профессор Вальдфогель уличил Фека и Фрейшлага в списывании и отказался принять их работы. Мы посвятили Левенштейна в наш план. Он долго убеждал нас, что свержение Вальдфогеля не только ничем не оправданная подлость, но и чудовищная глупость.
— Вальдфогеля, самого порядочного из всех?!
— Вот именно потому! — язвительно отпарировал Фек, а Фрейшлаг поддакнул:
— Да, да, именно потому, пускай знает! Именно потому!
Их «потому» хоть и показалось мне малоубедительным, но
они так решительно и твердо отчеканивали это слово, что к нему уже и подступиться нельзя было, и я не находил ответа.
— Именно потому? Именно потому? — растерянно спрашивал Левенштейн, как будто за этими словами скрывалось нечто страшное.
— Да, именно потому! — Фек стукнул кулаком по стене. — Ведь мы в конце концов не тряпки! Главное — выправка!
Мы уединились в дальнем уголке двора, чтобы сговориться. Фрейшлаг подошел к стене и тоже стукнул кулаком.
— Вот, вот, именно потому!
Вопрос был решен, и, словно зарубленное на стене, решение не подлежало пересмотру.
В конце четверти, во время обычного посещения обер-штудиенрата Арнольда, класс должен был проявить крайнюю недисциплинированность: кроме того, все, и в особенности лучшие ученики, обязывались отвечать как можно хуже.
— Вальдфогель поплатится головой.
— Головой и потрохами! — Фек стонал и захлебывался от смеха.
Если только взяться за дело с умом, ни одна душа в классе не пострадает. Ребята будут сидеть как мумии, ни у кого на лице не дрогнет ни один мускул, все разыграется под партами. У нас будет достаточно времени, чтобы до появления Арнольда подготовиться, а затем по сигналу Фека пустить в ход всю эту адскую машину.