Стихотворения. Рассказы. Гора

Тагор Рабиндранат

Суд

О мой Пресветлый! Когда несметной, Разгоряченною толпой, Вздымая пыль клубами за собой, Проходят нечестивцы мимо И загрязняют лик прекрасный твой, Душа скорбит, и боль неисцелима. В слезах я говорю: «Прекрасный мой! Возьми свой жезл и стань судьей!» Но что я зрю? Врата суда открыты день и ночь, Вершится суд всегда, и день и ночь, Но даже первые лучи рассветов ясных Не гасят блеска глаз кроваво-красных, И даже лотосов благоуханье Не заглушает смрадного дыханья, А в сумерках, когда отшельник-вечер Затеплит звезд бесчисленные свечи, Семь Мудрецов [44] взирают с высоты На буйный бред в пыли бредущих мимо Твоей непостижимой доброты; Душа моя скорбит неудержимо! Прекрасный мой, В тиши лесной Твой правый суд, и в птичьем пенье, В жужжанье пчел и ветра дуновенье, В цветах и в трепете листвы весенней, Над берегом, лобзаемым волной. О мой любимый! Неукротимы В безмерной алчности слепой, Они крадутся за тобой, На все готовы, Чтобы похитить светлые покровы И скрыть под ними сердца пустоту И вожделений грязных наготу. Они любовь попрали, истерзали, Повергли в прах… Нет сил терпеть, не вынести печали! И я к тебе взываю, весь в слезах. Я говорю: «Любимый мой! Возьми не жезл, а меч и будь судьей!» Но что я зрю? Над

злобой их ты слезы проливаешь, Как мать детей, прощаешь, Грудь подставляешь стрелам их мятежным, На ненависть любовью отвечаешь, На ярость – взором нежным. О мой любимый! Твой суд незримый В любви, переборовшей все страданья, И верности, не знающей сомненья, И в дружбе, что прошла все испытанья, В ночах разлуки, полных ожиданья, И в трепетных рассветах возвращенья, Омытых кроткими слезами всепрощенья. О Рудра [45] , повелитель грома! Тупою жадностью влекомы, В твой храм они вошли тайком, Как воры в дом, И завладели Святыней, что хранилась там доселе. Но с каждым часом ноша все тяжело, Гнетет их души тягостным ярмом,- Они согнулись, сникли, ослабели… И я, рыдая, говорю с мольбой: «Прости их, Рудра мой!» Но что я зрю?! Снисходишь ты грозой необоримой, Неудержимой, Неправедное с них срываешь бремя, Украденное в ветре развеваешь, В прах повергаешь, Карой их прощаешь… О Рудра мой, ужель настало время? Да, вижу я теперь: твое прощенье - Гремящих молний мщенье, Тьма светопреставленья, Ливни крови… Тем милостивей суд, чем он суровей!

44

Семь Мудрецов. – в древних индийских священных книгах говорится о семи великих мудрецах, сыновьях Брахмы, которые стали звездами Большой Медведицы. Возможно, эта легенда навеяна созвучием между словами «ркша» – медведь (санскр.) и «рши» – мудрец-подвижник.

45

Рудра («Наводящий ужас», «Грозный») – одно из имел бога Шивы, вооруженного громовой стрелой.

Журавли

Катит волны Джилам,- на излуке сверкнула река Синей сталью кривого клинка; И уже в темноте, как в ножнах, утопает. День отхлынул, ночи прилив наступает, Вижу лилии звезд на поверхности черной воды. Горных кедров ряды Спят на склонах крутых. Мир сковала дремота, Дали сонные, кажется, шепчут мне что-то, Только слов не пойму, Уплывают невнятные звуки во тьму. Вдруг родился в поднебесных просторах - Шорох, А потом Вихрь стремительный в небе пустом. Это крылья безумные, крылья, от счастья хмельные, Хохочут, ликуют, как пляска стихии, Изумляют они небеса и просторы земли. Журавли, журавли! Словно девы небес этот вихрь пронесли, Немоту разорвали, Потрясли молчаливые дали. Горные кедры, трава - Все проснулось, Едва Вихря дыханье к земле прикоснулось. Шумом крыльев наполнилась мгла, В сердце мертвого сна ожила Затаенная страсть к быстроте. Даже кручи Пожелали взлететь, заклубиться, как тучи. Машут ветви, деревья трепещут вдали, Корни силятся вырвать из черной земли. Им лететь бы за шумом воскрылий, Новые дали они бы открыли. Вздымаются волны тоски. Небеса далеки, высоки. Крылья, крылья, могучие, птичьи! В самом сердце вселенной услышал ваш клич я: «Не сюда, не сюда! Дальше, дальше! Вперед!» Журавли, куда же вас крылья несут? Вы разбили безмолвья сосуд. В молчании вод, небосклона и суши Мои чуткие уши Слышат шум беспокойный крыла. И трава подняла Свои крылья зеленые к выси просторной. Где-то там, под землей, встрепенулись набухшие зерна. Сотни, тысячи зерен готовы к полету давно, Бьется птицей любое зерно. Вижу: рвутся в просторы Горы, Расправляют зеленые крылья леса, В неизвестность стремятся они, в небеса. Перед светом рыдающим тьма отступила, Лишь взмахнули крылами ночные светила. Голосов человеческих слышу я хор,- По незримой дороге стремятся в простор, От неведомой давности к новым векам пролетая. Крики кочующей стаи Услышал я в сердце моем. Птицы в полете и ночью и днем. Устремляясь от берега к берегу, птица То сквозь мрак, то сквозь даль голубую промчится. Дружных крыльев напев в мирозданье плывет: «Не сюда, не сюда! Дальше, дальше! Вперед!»

Новый год

Старого года усталая ночь, Странник, ушла она, дряхлая, прочь! Путь, как лучи, озаряют призывы - Грозные песни великого Шивы. И по дороге уносится вдаль, Словно напев заунывный, печаль, Словно блуждающий в поисках света Голос поющего песню аскета. Странник, твой жребий по-прежнему строг: Ноги ступают по пыли дорог, С места срывает тебя ураган, Крутит тебя средь неведомых стран. Должен все время ты быть одинок, Не для тебя – на окне огонек. Не для тебя – слезы преданных глаз. Буря повсюду. Бьет гибели час. Ночь привечает раскатами грома. Ласки шипов – на тропе незнакомой, Иль незаметной змеи капюшон. Брань ты услышишь, как праздничный звон. Так ты шагаешь все дальше – счастливый Благословеньем великого Шивы… Все, что теряешь,- то дар лишь судьбе. Если ты просишь бессмертья себе, Знай,- что не счастье оно, не покой, Даже не отдых обыденный твой. В час, когда смерть к тебе грозно придет, Всюду получишь ты славу, почет. Нового года благие порывы - Благословенье великого Шивы. Странник, не бойся, не бойся: в ненастье Ты под защитой богини несчастья. Старого года усталая ночь, Странник, ушла она, дряхлая, прочь. Ожесточенья пришли времена. Пусть упадет над тобою стена, Пусть опрокинется чаша вина. Нового года не слышно движенье. Руку его ты возьми на мгновенье, В сердце – его ты ночуешь биенье. Странник, все время идущий вперед, Старая ночь пусть скорее пройдет!

* * *

За веком век терпеливо ждали Земные глубины, воздушные дали - И вот он сегодня расцвел на рассвете, Цветок мадхоби, прорвавший сети Тысячелетней незримой вуали, Которой от нас это чудо скрывали. Думы мои, мечты и речи Сквозь время стремятся кому-то навстречу, Чтобы улыбкой в какой-то вечер Озарить кого-то, когда-то, где-то, В чьем-то саду, весною, летом… Этой надеждой, мечтою этой Сердце мое согрето.

Из книги «Беглянка»

(«ПОЛАТОКА»)

1918

Смуглянка

Под вечер я вижу нередко: За ржавой решеткой сидит Нондорани – соседка, Одна в тоске, Как лодка у высохшей речки на жарком песке. Росла, подрастала, Невестою стала, И в доме тревога: когда ж, наконец, Найдется жених, озабочен отец; Наверно, дела ее плохи, Когда, словно волны, над нею расходятся вздохи. Я в доме напротив, внизу, в пансионе считаю недели, В колледже экзамен столкнул еле-еле - Как лодку шестом… На жизнь зарабатывал тяжким трудом: На дню по два раза уроки давал, И поздно ложился, и рано вставал, А ел что придется и вполживота, Вконец опостылела мне нищета! Пороги колледжа я стал обивать, Просил, умолял их без платы принять, А думал когда-то полцарства и дочку раджи получить, Казалось, судьба мне хотела казну золотую вручить И тайную силу, с которой я перевернул бы весь свет - Да нет! В заботы уйдя с головой, не угадывал я, Что в новой Бенгалии сила, надежда моя. Судьба иногда злую шутку играет, И в клетке для мойны [46] павлина плясать заставляет, Ломаются перья о прутья, и стелется пух по железу - Какой

же сухарь сочинил эту пьесу? На этой земле, где свободны леса, где грозы гремят в барабан, Куда ни посмотришь – обман, На что ии посмотришь – ограда, И сердце не радо. Верчусь без работы, гляжу без улыбки, совсем я зачах, От зноя и голода еле держусь на ногах, Валюсь тяжело на топчан, проклиная в душе все и всех, Лежу на полу, а глаза устремляются вверх, И вижу в квадрате проема - Сидит Нондорани, смуглянка из ближнего дома, Как будто бы черная туча в полуденный зной Прохладно висит надо мной. А взгляд - Вечерний жасминовый сад, Безмолвная полночь, луна на ущербе, И темные воды в прибрежной пещере, И робкий ручей, Бегущий в долину из горных ключей, Она, словно птица, не слышит себя и не знает, Пока ее трель среди звезд замирает, И смотрит в глубокое небо глазами, Наполненными голубыми слезами. А помню: когда-то в тени под баньяном, как все деревенские дети, Любил я играть на бамбуковой флейте, Об этом забыл я, но вдруг Однажды проснулся в душе моей сладостный звук. На время каникул разъехались все, у кого есть семья, Остался лишь я, Обычно я под вечер флейту забытую брал, И дул осторожно, и пальцами перебирал. И вижу вверху Нондорани, смуглянку из ближнего дома, В квадрате проема, В котором мерцает ночными слезами Душа ее – черная тайна под черными небесами… И грустно сидит Нондорани часами, И друг, приютившийся в темной каморке души, Беседует с нею в вечерней тиши. Вот так же и флейта – забвенье мое; хоть стены и толстые, но Едва заиграет – и настежь окно, Звучание песни простой Стирало преграду меж ею и мной, И в мире теней – лишь в стране ее звука - Два друга нашли и узнали друг друга, Немое рыданье и плач бессловесный, войдя в ее узкое горло, Раскрылись в молитве – печально и гордо, Лишь в тихих мелодиях флейты могли мы судьбу облегчить И то получить, что возможно,- и то, что нельзя, получить.

46

Мойна – птица семейства скворцовых, легко приручается.

Заблудилась

Стояла ночь. По лестнице моя малютка дочь Спускалась, слыша голоса подруг. Она пугалась темноты вокруг, Ступала осторожно, чуть живая, Светильник краем сари прикрывая. Весенней ночью я на крыше был, Глядел на небо, полное светил. Внезапно ветер детский плач принес, Я вниз сбежал – узнать причину слез. И вижу, в этот поздний час, В руках у дочки огонек погас. Я спрашиваю: «Вами, что случилось?» Она в ответ: «Я заблудилась». И вновь весна, и выхожу опять В тиши ночной на крыше постоять. И чудится: небесными тропами Проходит девочка, точь-в-точь как наша Вами, Светильник синим сари заслоня. О, только б ветер не задул огня! О, только б не остановилась Она, крича: «Я заблудилась!»

Из книги «Малыш Бхоланатх»

(«ШИШУ БХОЛАНАТХ»)

1922

Пальмира [47]

На одной ноге стоит она, Кроной выше всех вознесена. Кажется: еще одно усилье - И пальмира тучи просверлит, Унесется высоко, в зенит. Только как же обрести ей крылья? Широки округлые листы… Вот оно – свершение мечты. В самом деле, чем не крылья это? Вмиг расправит их над головой И покинет дом родимый свой. Улететь отныне нет запрета. Попросилась на простор душа, Листья мчат, качаясь и шурша, Или это чудится пальмире? Вот она взлетает в вышину, Миновала звезды и луну, Небо все бездоннее и шире. Но стихает ветер, и тотчас Листья поникают, чуть шепчась, Снова у себя пальмира дома. Все же мать-земля всего родней, Снова, как и прежде, дорог ей Этот уголок земли знакомый.

47

Пальмира – вееролистная пальма.

Воспоминанье

Я никогда не вспоминаю мать, И лишь порой, когда я выбегаю На улицу – с мальчишками играть, Какая-то мелодия внезапно Овладевает мной, не знаю где родясь, И кажется мне, словно это мама Вошла ко мне, с моей игрой слилась. Она, качая колыбель мою, Быть может, эту песню напевала, Но все ушло, и мамы больше нет, И песни маминой не стало. Я никогда не вспоминаю мать. Но в месяце ашшин [48] , средь зарослей жасмина Как только начинает рассветать, И влажен ветер, пахнущий цветами, И тихо плещется волна, В моей душе встают воспоминанья, И мне является она. А верно, мама часто приносила Цветы, чтоб вознести моления богам; Не оттого ль благоуханье мамы Я слышу всякий раз, входя во храм? Я никогда не вспоминаю мать. Но, глядя из окошка спальной На мир, который взором не обнять, На синеву небес, я чувствую, что снова В мои глаза глядит она Внимательным и нежным взглядом, Как в золотые времена, Когда, меня сажая на колени, Она смотрела мне в глаза. И взор ее тогда во мне запечатлелся, И от меня закрыл он небеса.

48

Ашшин – месяц бенгальского календаря, конец осени, которая считается в Бенгалии лучшим временем года. Сентябрь – октябрь.

Из книги «Вечерние мелодии»

(«ПУРОБИ»)

1925

Благодарный

«Не забуду»,- сказал я глазам твоим, полным слез. Прости, если забуду. Столько осыпалось роз После того поцелуя, столько весен минуло, Столько раз увядали цветы парула [49] , Чтобы вновь расцвести, а голуби в знойный час Прилетали сюда, чтобы вновь улететь,- столько раз… Взгляд твоих черных очей Первой любви посланье в душе моей Запечатлел… Но на каждом слове твоем И свет возникал, и тени скользили – день за днем, И столько закатов слова твои покрывали Золотом забытья, и столько ночей, что едва ли Я счесть их могу,- писали по строчкам твоим Что-то свое, понятное только им. Рисуя, как дети,- и вкось и вкривь,- сменялись мгновенья. Не распутать, не разорвать эту сеть забвенья,- Я бессилен, если оно овладеет мной… Если ту весну я забуду этой весной И светильник печали сюда не смогу донести, Если пламя угаснет – прости. Но знаю, что ты когда-то была. Тогда и возникли песни, и не было им числа, Они и сегодня звучат еще… В миг единый Солнечный свет мне их подсказал, зазвенела вина, И все это – взгляд твой… Я больше не встречу его, Но в сердце моем осталось твое волшебство,- Этот дивный мир и сегодня озаряет душу мою, Безотчетную радость чашею полной пью. Прости, если забуду… Но ты позвала меня Сердцем когда-то. Во имя этого дня Прощаю судьбе все горести, все печали, Все, чем терзала, забыв, что было вначале,. Прощаю, что счастье мое обернулось бедой, Что от жаждущих губ моих чашу с водой Судьба отняла, и обманывала, и лишала силы, И груженую лодку возле причала топила - Все прощаю… А ты, ты уходишь в далекую даль. Вспоминая твой облик, погружается вечер в печаль. Жизнь без друга в дому опустевшем но радостна, не светла. Больше всего благодарен тебе, что ты была.

49

Парул – невысокое дерево, цветущее белыми цветами.

Быть может…

Прости, если я, преисполнясь гордыни, Поверю пригрезившейся картине: Семнадцатилетняя – в еще не пришедшие времена - Ты читаешь стихи мои в одиночестве у окна, А в небе плывет луна. Безмолвие ночи трепещет в ритмах стиха, Былая мелодия льется, нежна и тиха, И радость, быть может, блеснула в глубине девических глаз, И, может быть, ты шепнула: «Если б он жил сейчас, Меня он любил бы, наверно, и тосковал обо мне…» А может быть, говоришь ты: «Он не вернется, нет, Но лишь для него этой ночью горит одинокий свет В моем окне».