Стихотворения. Рассказы. Гора
Шрифт:
(«Копаи»)
Обращение к повседневности не снижало эстетического идеала поэта и не изменяло его мировоззренческих позиций, но делало связь его творчества с действительностью глубже и естественнее. Вот то понимание красоты, которое явилось итогом долгой творческой жизни Тагора:
Красивое заключено в обычном,
Но все границы преодолевает.
Оно в необходимости свободно
И в преходящем остается вечным.
(«Свое жилище я переменил…»)
На протяжении всей жизни Тагор, называвший
Тагор с самого начала решительно отвергал насаждавшееся колониальными правителями и получившее довольно широкое распространение в индийских либерально-буржуазных кругах представление о том, что английская власть якобы играет в Индии цивилизующую роль. Он ясно видит, что эта власть угнетательская и грабительская, оставляющая порабощенным ею лишь крохи со стола цивилизации.
Но Западом брошенные лоскуты
Нашей не могут прикрыть нищеты.
(«Мы драгоценности растеряли»)
Ты в унижение одет с хозяйского плеча
Перед одеждою такой и рубище – парча.
(«Чужая одежда»)
Тагора возмущает не только национальное порабощение своего народа, но и вся система колониального варварства и расизма. Он говорит об Африке:
Тенистая! За черным покрывалом
Не видел человеческого лика
Презренья мутный взор.
С колодками, с цепями ворвались
Ловцы людей, чьи когти крепче волчьих,
Чье низкое высокомерье глуше
Твоих для солнца недоступных джунглей.
(«В тот древний, исступленный век…»)
Восставая против чужеземного господства и колониального ограбления, которые принесла его родине буржуазная цивилизация Запада, и уже ощущая растущее зло буржуазности, утверждавшейся в самой Индии, Тагор в то же время выступил решительным противником националистической идеализации индийской патриархальщины. Само сохранение национального подчинения Индии он связывал с сохранением жестокого социального гнета, скверны разделения людей на касты, с вековой приниженностью народных масс. «Не хранит обид тот, кто часто бит…» – с глубокой болью, а порою и с отчаянием говорил он об этом.
Страна несчастная моя! К тем, что тобой оскорблены,
Сойди смиренно – пусть они тебе окажутся равны.
Кого, стопой своей поправ,
Лишила ты священных прав,
Те, что стоят перед тобой, твоих объятий лишены,
Пусть в унижении своем тебе окажутся равны.
(«Страна несчастная моя!»)
Через всю свою жизнь Тагор пронес страстное стремление к пробуждению народа, утверждению национального и человеческого достоинства простого человека своей родины, видя в этом путь к ее национальному освобождению. В 1901 году он писал:
Согнуты спины, плети суровы,
Души покорны, тяжки оковы.
Грязь, поруганье, обиды, срам,
Клонится гордость к чьим-то ногам.
О, ниспровергни нагроможденья
Рабства, позора и оскверненья.
Дай наконец-то расправить грудь -
Утро, свободу, небо вдохнуть.
(«Родину бедную…»)
Но если в те времена, когда индийское освободительное движение делало лишь первые шаги, стремление поэта к свободе родины и раскрепощению ее народа представало именно мечтою, порою звучавшей и как мольба, то впоследствии мечта сменяется уверенностью, а мольба- призывом к молодежи «разбить алтарь рабства». Этот перелом виден уже в стихах книги «Журавли», вышедшей в годы первой мировой войны. Тагор тонко почувствовал назревание исторических перемен в мире и у себя на родине. И хотя поэт еще очень смутно представлял себе, в чем именно они будут заключаться, он горячо желал прихода новых светлых сил, которые разрушат старый мир. Тагор хотел быть с ними.
Сбрось прах веков и ржавь оков!
Мир засевай бессмертья семенами!
В грозовых тучах ярых молний рой,
Зеленым хмелем полон мир земной,
И ты возложишь на меня весной
Гирлянду бокула,- то близко время,
Приди, бессмертное земное племя!
(«Юное племя!»)
Призывая покончить со старым миром, Тагор часто обращается к образу «игры». Это один из излюбленных образов тагоровской поэзии вообще, но прежде поэт придавал ему во многом иной смысл. Сам по себе образ игры у Тагора восходит к индийским религиозно-философским представлениям, согласно которым видимый мир создается и разрушается в божественной игре творца. Еще в книге «Гитанджали» Тагор противопоставлял «игру» как свободное проявление творческих сил гнету окружавшей его повседневности. Но эта игра разрушения и созидания подчас представала у него не только свободной, но и бесцельной, даже бездумной,- отсюда частое в то время обращение поэта к игре детей. Теперь же в тагоровском образе игры все сильнее звучит призыв к целенаправленному разрушению старого ради создания нового, лучшего. Поэт хочет, чтобы это делалось смело и решительно.
Так играл я не раз.- Все новое, знаю,
Строят, вдребезги старое разбивая,
Путь потеряв, открывают неведомый,
Беды нам только кажутся бедами,
Знаю – из разорванных пут
Шутя для качелей веревки плетут.
(«Звук шагов»)
Мудростью и тонкой лиричностью веет от слов Тагора о грядущем поэте, чей приход Тагор встречает со спокойной уверенностью, которую дает ему сознание, что и он сам в чем-то принадлежит наступающему новому.
Ну что же? Я уйду, не ведая печали,
Чтоб новых, лучших дней напевы зазвучали
Ужели из цветов моей весны
Нельзя сплести венок поэту новизны?
(«Новый слушатель»)
Не следует, однако, думать, что призывы Тагора к разрушению старого мира, громко прозвучавшие в поздний период его творчества, свидетельствовали о переходе поэта на последовательные революционные позиции. Его социально-политические взгляды по-своему отразили развитие индийской общественной мысли в ходе национально-освободительного движения и именно в рамках последнего. Этапы этого развития, совершавшегося на протяжении долгой жизни поэта, и свойственные каждому из этих этапов представления не только сравнительно быстро сменялись, но и как бы наслаивались друг на друга.