Стихотворения
Шрифт:
2000
Петру Вайлю
Цыганка ввалится, мотая юбкою,
В вокзал с младенцем на весу.
Художник слова над четвертой рюмкою
Сидишь – и ни в одном глазу
Еще нагляднее от пойла жгучего
Все-все художества твои.
Бери за образец коллегу Тютчева —
Молчи, короче, и таи.
Косясь на выпивку, частит пророчица,
Но не содержит эта речь
И малой новости, какой захочется
Купе курящее развлечь.
Играет музычка, мигает лампочка,
И ну буфетчица зевать,
Что самое-де время лавочку
Прикрыть и выручку сдавать.
Шуршат по
Диспетчер зазывает в путь.
А ты сидишь, как Меншиков в Березове, —
Иди уже куда-нибудь.
2001
Мою старую молодость, старость мою молодую
Для служебного пользованья обрисую.
Там чего только нет! – Ничего там особого нет.
Но и то, что в наличии, сходит на нет.
И глаза бы мои не глядели, как время мое
Через силу идет в коллективное небытие.
Обездолят вконец, раскулачат – и точка.
Что ли впрок попрощаемся, дурочка, Звездочка, Ночка?
Уступая тебя сукомольцам и прочей шпане,
Напоследок скажу: вспоминай обо мне.
И про черный свой день понадежней припрячь их —
Отражения нежностей наших телячьих
В голом зеркале шкафа, которое снег освещал.
Знать по памяти вдох твоего вожделенья и выдох
И иметь при себе, когда кликнут с вещами на выход,
При условьи, что память приравнена к личным вещам.
2003
чтобы липа к платформе вплотную
обязательно чтобы сирень
от которой неделю-другую
ежегодно мозги набекрень
и вселенная всенепременно
по дороге с попойки домой
раскрывается тайной мгновенной
над садовой иной головой
хорошо бы для полного счастья
запах масляной краски и пусть
прошумит городское ненастье
и т. д. и т. п. наизусть
грусть какая-то хочется чтобы
смеха ради средь белого дня
дура-молодость встала из гроба
и на свете застала меня
и со мною еще поиграла
в ту игру что не стоила свеч
и китайская цацка бренчала
бесполезная в сущности вещь
2003
Л. Р.
Выуживать мелочь со дна кошелька
Вслепую от блеска заката
И, выудив, бросить два-три медяка
В коробку у ног музыканта.
И – прочь через площадь в закатных лучах
В какой-нибудь Чехии, Польше…
Разбитое сердце, своя голова на плечах —
Чего тебе больше?
2004
Ржавчина и желтизна – очарованье очей.
Облако между крыш само из себя растет.
Ветер крепчает и гонит листву взашей,
Треплет фонтан и журнал позапрошлых мод.
Синий осенний свет – я в нем знаю толк как никто.
Песенки спетой куплет, обещанный бес в ребро.
Казалось бы, отдал все, лишь бы снова ждать у метро
Женщину 23-х лет в длинном черном пальто.
2004
Признаки жизни, разные вещи —
примус и клещи.
Шмотки на выброс, старые снимки —
фотоужимки.
Сколько стараний, поздних прозрений,
ранних вставаний!
Дачная рухлядь – вроде искусства,
жизни сохранней.
И воскрешает, вроде искусства,
сущую малость —
всякие мысли, всякие чувства,
прочую жалость.
Вплоть до частушки о волейболе
и валидоле…
Платье на стуле – польское, что ли,
матери, что ли?
2005
W
А. Б.
Среди прочего, отец научил отыскивать Кассиопею – небесную “дубль-вэ”.
Среди прочего, незадолго до смерти построил дачу. Есть что-то непристойное в расхожих россказнях о загробных проделках усопших: о сберкнижке, чудом обнаруженной на сорокадневье вкладчика; о сверхъестественном падении этажерки, знаменующем-де присутствие покойного – и т. п. Тьфу!.. Будто поминаются не “возлюбленные тени”, а массовики-затейники средней руки.
Вот когда новогодней ночью
из дюжины свечей на дачном снегу
держались до последнего ровно пять,
образовав вышеуказанный астрономический зигзаг…
2005
“Или – или” – “и – и” не бывает.
И когда он штаны надевает,
Кофе варит, смолит на ходу,
Пьет таблетки, перепроверяет
Ключ, бумажник, электроплиту
И на лестницу дверь отворяет,
Старый хрен, он уже не вздыхает,
Эту странность имея в виду
2005
Драли глотки за свободу слова —
Будто есть чего сказать.
Но сонета 66-го
Не перекричать.
Чертежей моих не троньте —
Нехорош собой, сутул
Господин из Пиндемонти
Одежонку вешает на стул.
День-деньской он черт-те где слонялся
Вечно не у дел.
Спать охота – чтобы дуб склонялся,
Чтобы голос пел.
2005
В коридоре больнички будто крик истерички
В ширину раздается, в длину
И косятся сестрички на шум электрички,
Пациенты теснятся к окну
От бессонницы воображенье двоится —
То слоняешься по коридорам больницы,
То с тяжелым баулом бегом
В хвостовой поспеваешь вагон.
Как взаправду, толпятся в проходе старухи,
Как живой, гитарист – трень да брень.
Наизусть сочиняй воровские кликухи
Станций и деревень.
Предугадывай с маниакальной заботой
Новобранца со стрижкой под нуль.
Пусть пройдет вдоль вагона с жестокой зевотой
Милицейский патруль.
И тогда заговорщицки щелкнет по горлу
Забулдыга-сосед.
Память-падальщица, ишь ты, крылья простерла!
Вязкий ужас дорожных бесед,
Отсылающих снова к больничной курилке,
Где точь-в-точь просвещал человек.
Но по логике сна озираешься в ссылке —
То ли Вытегра, то ли Певек.
Так и травишь себя до рассвета,
Норовя, будто клеем шпана,
С содроганием химией, химией этой
Надышаться сполна.
2006
В черном теле лирику держал,
Споров о высоком приобщился,
Но на кофе, чтобы не сбежал,
Исподволь косился.
Все вокруг да около небес —
Райской спевки или вечной ночи.
Отсебятина, короче,
С сахаром и без.
Доходи на медленном огне
Под метафизические враки.
К мраку привыкай и тишине,
Обживайся в тишине и мраке.
Пузыри задумчиво пускай,
Помаленьку собираясь с духом,
Разом перелиться через край —
В лирику, по слухам.
2006
Мне нравится смотреть, как я бреду,
Чужой, сутулый, в прошлом многопьющий,
Когда меня средь рощи на ходу
Бросает в вечный сон грядущий.
Или потом, когда стою один
У края поля, неприкаян,
Окрестностей прохожий господин
И сам себе хозяин.
И сам с собой минут на пять вась-вась,
Я медленно разглядываю осень.
Как засран лес, как жизнь не удалась.
Как жалко леса, а ее – не очень.