Ни шороха полночных далей,Ни песен, что певала мать,Мы никогда не понималиТого, что стоило понять.И, символ горнего величья,Как некий благостный завет,Высокое косноязычьеТебе даруется, поэт.
1915
СРЕДНЕВЕКОВЬЕ
Прошел патруль, стуча мечами,Дурной монах прокрался к милой,Над островерхими домамиНеведомое опочило.Но мы спокойны, мы поспоримСо стражами Господня гнева,И пахнет звездами и моремТвой плащ широкий, Женевьева.Ты помнишь ли, как перед намиВстал храм, чернеющий во мраке,Над сумрачными алтарямиГорели огненные знаки.Торжественный, гранитокрылый,Он охранял наш город сонный,В нем пели молоты и пилы,В ночи работали масоны.Слова их скупы и случайны,Но взоры ясны и упрямы,Им древние открыты тайны,Как строить каменные храмы.Поцеловав порог узорный,Свершив
коленопреклоненье,Мы попросили так покорноТебе и мне благословенья.Великий Мастер с нивелиромСтоял средь грохота и гулаИ прошептал: «Идите с миром,Мы побеждаем Вельзевула».Пока они живут на свете,Творят закон святого сева,Мы смело можем быть как дети,Любить друг друга, Женевьева.
1915
ДОЖДЬ
Сквозь дождем забрызганные стеклаМир мне кажется рябым;Я гляжу: ничто в нем не поблеклоИ не сделалось чужим.Только зелень стала чуть зловещей,Словно пролит купорос,Но зато рисуется в ней резчеКруглый куст кровавых роз.Капли в лужах плещутся размернейИ бормочут свой псалом,Как монашенки в часы вечерниТоропливым голоском.Слава, слава небу в тучах черных!То – река весною, гдеВместо рыб стволы деревьев горныхВ мутной мечутся воде.В гиблых омутах волшебных мельницРжанье бешеных коней,И душе, несчастнейшей из пленниц,Так и легче и вольней.
1915
* * *
Я не прожил, я протомилсяПоловину жизни земной,И, Господь, вот Ты мне явилсяНевозможной такой мечтой.Вижу свет на горе ФавореИ безумно тоскую я,Что взлюбил и сушу и море,Весь дремучий сон бытия;Что моя молодая силаНе смирилась перед Твоей,Что так больно сердце томилаКрасота Твоих дочерей.Но любовь разве цветик алый,Чтобы ей лишь мгновенье жить,Но любовь разве пламень малый,Что ее легко погасить?С этой тихой и грустной думойКак-нибудь я жизнь дотяну,А о будущей Ты подумай,Я и так погубил одну.
1915
* * *
Об Адонисе с лунной красотой,О Гиацинте тонком, о НарциссеИ о Данае, туче золотой,Еще грустят аттические выси.Грустят валы ямбических морей,И журавлей кочующие стаи,И пальма, о которой ОдиссейРассказывал смущенной Навзикае.Печальный мир не очаруют вновьНи кудри душные, ни взор призывный,Ни лепестки горячих губ, ни кровь,Стучавшая торжественно и дивно.Правдива смерть, а жизнь бормочет ложь.И ты, о нежная, чье имя – пенье,Чье тело – музыка, и ты идешьНа беспощадное исчезновенье.Но мне, увы, неведомы слова —Землетрясенья, громы, водопады,Чтоб и по смерти ты была жива,Как юноши и девушки Эллады.
1915
Ода д’Аннунцио
К его выступлению в Генуе
Опять волчица на столбеРычит в огне багряных светов…Судьба Италии – в судьбеЕе торжественных поэтов.Был Августов высокий век,И золотые строки были;Спокойней величавых рекС ней разговаривал Вергилий.Был век печали; и тогда,Как враг в ее стучался двери,Бежал от мирного трудаИзгнанник бледный, Алигьери.Униженная до конца,Страна, веселием объята,Короновала мертвецаВ короновании Торквата.И в дни прекраснейшей войны,Которой кланяюсь я земно,К которой завистью полныИ Александр и Агамемнон,Когда все лучшее, что в насТаилось скупо и сурово,Вся сила духа, доблесть рас,Свои разрушило оковы —Слова: «Встает великий Рим,Берите ружья, дети горя»… —Грозней громов, внимая им,Толпа взволнованнее моря.А море синей пеленойЛегло вокруг, как мощь и славаИталии, как щит святойЕе стариннейшего права.А горы стынут в небесах,Загадочны и незнакомы,Там зреют молнии в лесах,Там чутко притаились громы.И, конь, встающий на дыбы,Народ поверил в правду света,Вручая страшные судьбыРукам изнеженным поэта.И все поют, поют стихиО том, что вольные народыЖивут, как образы стихий,Ветра, и пламени, и воды.
1915
РАЙ
Апостол Петр, бери свои ключи,Достойный рая в дверь его стучит.Коллоквиум с отцами церкви тамПокажет, что я в догматах был прям.Георгий пусть поведает о том,Как в дни войны сражался я с врагом.Святой Антоний может подтвердить,Что плоти я никак не мог смирить.Но и святой Цецилии устаПрошепчут, что душа моя чиста.Мне часто снились райские сады,Среди ветвей румяные плоды,Лучи и ангельские голоса,Внемировой природы чудеса.И знаешь ты, что утренние сныКак предзнаменованья нам даны.Апостол Петр, ведь если я уйдуОтвергнутым, что делать мне в аду?Моя любовь растопит адский лед,И адский огнь слеза моя зальет.Перед тобою темный серафимПоявится ходатаем моим.Не медли более, бери ключи,Достойный рая в дверь его стучит.
1915
ПЯТИСТОПНЫЕ ЯМБЫ
М.Л. Лозинскому
Я помню ночь, как черную наяду,В
морях под знаком Южного Креста.Я плыл на юг; могучих волн громадуВзрывали мощно лопасти винта,И встречные суда, очей отраду,Брала почти мгновенно темнота.О, как я их жалел, как было странноМне думать, что они идут назадИ не остались в бухте необманной,Что дон Жуан не встретил донны Анны,Что гор алмазных не нашел СиндбадИ Вечный Жид несчастней во сто крат.Но проходили месяцы, обратноЯ плыл и увозил клыки слонов,Картины абиссинских мастеров,Меха пантер – мне нравились их пятна —И то, что прежде было непонятно, —Презренье к миру и усталость снов.Я молод был, был жаден и уверен,Но дух земли молчал, высокомерен,И умерли слепящие мечты,Как умирают птицы и цветы.Теперь мой голос медлен и размерен,Я знаю, жизнь не удалась… и ты,Ты, для кого искал я на ЛевантеНетленный пурпур королевских мантий, —Я проиграл тебя, как ДамаянтиКогда-то проиграл безумный Наль.Взлетели кости, звонкие, как сталь,Упали кости – и была печаль.Сказала ты, задумчивая, строго:«Я верила, любила слишком много,А ухожу, не веря, не любя,И пред лицом Всевидящего Бога,Быть может, самое себя губя,Навек я отрекаюсь от тебя».Твоих волос не смел поцеловать я,Ни даже сжать холодных, тонких рук.Я сам себе был гадок, как паук,Меня пугал и мучил каждый звук,И ты ушла, в простом и темном платье,Похожая на древнее Распятье.То лето было грозами полно,Жарой и духотою небывалой,Такой, что сразу делалось темноИ сердце биться вдруг переставало,В полях колосья сыпали зерно,И солнце даже в полдень было ало.И в реве человеческой толпы,В гуденье проезжающих орудий,В немолчном зове боевой трубыЯ вдруг услышал песнь моей судьбыИ побежал, куда бежали люди,Покорно повторяя: буди, буди.Солдаты громко пели, и словаНевнятны были, сердце их ловило:«Скорей вперед! Могила так могила!Нам ложем будет свежая трава,А пологом – зеленая листва,Союзником – архангельская сила».Так сладко эта песнь лилась, маня,Что я пошел, и приняли меня,И дали мне винтовку и коня,И поле, полное врагов могучих,Гудящих грозно бомб и пуль певучих,И небо в молнийных и рдяных тучах.И счастием душа обожженаС тех самых пор; веселием полна,И ясностью, и мудростью, о БогеСо звездами беседует она,Глас Бога слышит в воинской тревогеИ Божьими зовет свои дороги.Честнейшую честнейших херувим,Славнейшую славнейших серафим,Земных надежд небесное СвершеньеОна величит каждое мгновеньеИ чувствует к простым словам своимВниманье, милость и благоволенье.Есть на море пустынном монастырьИз камня белого, золотоглавый,Он озарен немеркнущею славой.Туда б уйти, покинув мир лукавый,Смотреть на ширь воды и неба ширь…В тот золотой и белый монастырь!
1912–1915
ЗМЕЙ
Ах, иначе в былые годаКолдовала земля с небесами,Дива дивные зрелись тогда,Чуда чудные деялись сами…Позабыв Золотую Орду,Пестрый грохот равнины китайской,Змей крылатый в пустынном садуЧасто прятался полночью майской.Только девушки видеть лунуВыходили походкою статной, —Он подхватывал быстро одну,И взмывал, и стремился обратно.Как сверкал, как слепил и горелМедный панцирь под хищной луною,Как серебряным звоном летелМерный клекот над Русью лесною:«Я красавиц таких, лебедейС белизною такою молочной,Не встречал никогда и нигде,Ни в заморской стране, ни в восточной.Но еще ни одна не былаВо дворце моем пышном, в Лагоре:Умирают в пути, и телаЯ бросаю в Каспийское море.Спать на дне, средь чудовищ морских,Почему им, безумным, дороже,Чем в могучих объятьях моихНа торжественном княжеском ложе?И порой мне завидна судьбаПарня с белой пастушеской дудкойНа лугу, где девичья гурьбаТак довольна его прибауткой».Эти крики заслыша, ВольгаВыходил и поглядывал хмуро,Надевал тетиву на рогаБеловежского старого тура.
1915
АНДРЕЙ РУБЛЕВ
Я твердо, я так сладко знаю,С искусством иноков знаком,Что лик жены подобен раю,Обетованному Творцом.Нос – это древа ствол высокий;Две тонкие дуги бровейНад ним раскинулись, широки,Изгибом пальмовых ветвей.Два вещих сирина, два глаза,Под ними сладостно поют,Велеречивостью рассказаВсе тайны духа выдают.Открытый лоб – как свод небесный,И кудри – облака над ним;Их, верно, с робостью прелестнойКасался нежный серафим.И тут же, у подножья древа,Уста – как некий райский цвет,Из-за какого матерь ЕваБлагой нарушила завет.Все это кистью достохвальнойАндрей Рублев мне начертал,И этой жизни труд печальныйБлагословеньем Божьим стал.
1915
ДЕРЕВЬЯ
Я знаю, что деревьям, а не нам,Дано величье совершенной жизни,На ласковой земле, сестре звездам,Мы – на чужбине, а они – в отчизне.Глубокой осенью в полях пустыхЗакаты медно-красные, восходыЯнтарные окраске учат их —Свободные, зеленые народы.Есть Моисеи посреди дубов,Марии между пальм… Их души, верно,Друг другу посылают тихий зовС водой, струящейся во тьме безмерной.И в глубине земли, точа алмаз,Дробя гранит, ключи лепечут скоро,Ключи поют, кричат – где сломан вяз,Где листьями оделась сикомора.О, если бы и мне найти страну,В которой мог не плакать и не петь я,Безмолвно поднимаясь в вышинуНеисчислимыя тысячелетья!