Стихотворения
Шрифт:
Да и какая динамика возможна, если образы так странно схожи между собой, обратимы?
Стихотворение из цикла «Капитаны» повествует о том, как корабль приходит в знакомый порт, где есть и таверны, и темнокожие мулатки, и завитые шулера. И уставшие в море матросы радостно отдаются этим нехитрым соблазнам.
Хорошо по докам портаИ слоняться, и лежать,И с солдатами из фортаНочью драки затевать.Иль у знатных иностранокДерзко выклянчить два су,Продавать им обезьянокСА вот стихотворение, написанное годом позже. Здесь говорится о том, как Христос обходит землю и видит, что люди заняты земным и ненужным, и Христос зовет их с собой.
«Здравствуй, пастырь! Рыбарь, здравствуй!Вас зову я навсегда,Чтоб блюсти иную паствуИ иные невода.Лучше ль рыбы или овцыЧеловеческой души?Вы, небесные торговцы,Не считайте барыши.Концовка на удивление схожа.Не томит, не мучит выбор,Что пленительней чудес?!И идут пастух и рыбарьЗа искателем небес.То же самое и со стихотворением «Путешествие в Китай» 1910 года, где не просто слышатся ритмы «Заблудившегося трамвая», который только еще будет написан через десятилетие, после революций и войн. И это не случайное совпадение и не преемственность, а принципиальное единство.
Начать хотя бы с названия. Почему Китай, а не какая-либо другая страна, другой континент, наконец другая планета? И отсылка к Рабле, имеющаяся в тексте, равно и указанный маршрут путешествия могут ввести в заблуждение лишь невежду.
Абсолютно неважно, куда направляться, поскольку это путешествие не в земные дебри, а в глубины собственной души. Страны только носят разные названия, а по сути едины.
«Я открыл, что Китай и Испания совершенно одна и та же земля, и только по невежеству считают их за разные государства. Я советую всем нарочно написать на бумаге Испания, то и выйдет Китай», – утверждает герой «Записок сумасшедшего» Н.В. Гоголя.
Да что там страны: «…я узнал, что у всякого петуха есть Испания, что она у него находится под перьями».
С уст сумасшедшего Поприщина, который – неизвестно еще сошел с ума или только испытывает гениальное прозрение, перед тем как впасть в бесповоротное безумство – слетает разгадка.
Ведь действие разворачивается в пределах «петербургского текста», где образы и времена двоятся, троятся, расплываются и накладываются друг на друга.
Напомню пассаж из гоголевского «Невского проспекта»: «Перед ним сидел Шиллер, – не тот Шиллер, который написал «Вильгельма Телля» и «Историю Тридцатилетней войны», но известный Шиллер. Жестяных дел мастер, в Мещанской улице. Возле Шиллера стоял Гофман, не писатель Гофман, но довольно хороший сапожник с Офицерской улицы, большой приятель Шиллера».
Таков прозаический конспект стихотворения Гумилева «Современность» с удивительным, на первый взгляд, утверждением:
Я так часто бросал испытующий взорИ так много встречал отвечающих взоров,Одиссеев во мгле пароходных контор,Агамемнонов между трактирных маркеров.Ошибкой было бы возводить эти стихи к иному первоисточнику, например, к известному пушкинскому рассуждению из «Путешествия в Арзрум», дескать, имеются на свете Наполеоны, никогда не водившие в атаку войска, или Декарты, не напечатавшие ни единой строчки. Тут слышится обреченность.
Что же касается стихотворения «Современность», да и подавляющего большинства стихотворений Гумилева, они являются руководством для начинающего или отчаявшегося алхимика. Эти стихи убеждают: стоит понять, кто ты на самом деле, вернее, кто же есть настоящий «ты», и ты преобразишься. Алхимия занята не только поисками «философского камня» и получением «эликсира бессмертия». Великое делание преображает адепта, он сам меняется, смешивая и выпаривая, получая вещества и тинктуры.
К чему это сказано? А к тому, что нужно видеть явленным скрытое. Путешествие к оракулу божественной бутылки, описанное Рабле в романе «Гаргантюа и Пантагрюэль», есть алхимический вояж. Он столь же реален, сколь и условен. Алхимия есть путь не в пространствах, а в пределах собственной души, осознание себя и переделывание.
В другой известной книге рассказано о том, что заветная дверца, которую открывает золотой ключик, расположена за куском старого холста с нарисованным кипящим на огне котелком, а находится этот холст в каморке папы Карло, откуда отправился в свое путешествие Буратино и куда возвратился, благо дверца-то здесь.
И в свете сказанного вполне возможно, что Испания находится под перьями петуха, как заявляет Поприщин. И бред его, страшащий окружающих, можно воспринять как алхимический рецепт, здравомыслящему человеку представляющийся сущим вздором. Как сущим вздором может показаться здравомыслящему читателю утверждение, что стихи Гумилева «Путешествие в Китай» тоже описывают алхимический вояж.
Куда в таком случае девать приятный «орнаментализм» этих стихов, их звонкие и легкие краски, куда девать мужественно драматическую концовку:
Только в Китае мы якорь бросим,Хоть на пути и встретим смерть!А вопросы решаются без труда. Китай, по мысли автора, и есть та чаемая земля, утерянный рай, что необходимо вновь обрести. Символическая – а порой и реальная – смерть есть обязательная часть процесса инициации, разновидностью которого является и алхимический процесс.
Мне представляется, что, исчерпав предлагаемые оккультными науками способы достижения чаемого, Гумилев пришел к неожиданному решению. Он решил изменить порядок действия. Почему путь к себе должен быть так долог? Почему, чтобы преобразиться, надо терять годы на промежуточные занятия, а не начать с самого себя?
И это отмечено мемуаристами и литературоведами. С определенного момента, очень рано, Гумилев стал меняться, превращаться совсем в иного человека. Г. Иванов говорит об этом так: «Он по-настоящему любил и интересовался только одной вещью на свете – поэзией. Но он твердо считал, что право называться поэтом принадлежит только тому, кто в любом человеческом деле будет всегда стремиться быть впереди других, кто, глубже других зная человеческие слабости, эгоизм, ничтожество, страх смерти, будет на собственном примере каждый день преодолевать «ветхого Адама». И – от природы робкий, тихий, болезненный, книжный человек – он приказал себе быть охотником на львов, солдатом, награжденным двумя Георгиями, заговорщиком, рискующим жизнью за восстановление монархии. И то же, что со своей жизнью, он проделал над своей поэзией». Еще проще и точнее сказала Ольга Мочалова: «Кто не понял, что Гумилев безмерно выше самого себя, не понял в нем ничего».