Стихотворения
Шрифт:
Итак, в едином Браме, «живом алтаре мироздания» [77] – по представлениям Фета – не более чем «дым творческих грез» [78] , в остальном же оно «незыблемый покой», «огненные его розы неподвижны» [79] . Откуда произошло разнообразие движений и состояний, личного восприятия с предметами, ничем у этой поэзии нет сил представить, как только тем соображением, внушением, что состояние в движении – преходящий сон, а если нет состояний, так и движение – ничто [80] .
77
«живом алтаре мироздания» – А. А. Фет «Измучен жизнью, коварством надежды…» <1864?>:
И неподвижно на огненных розахЖивой алтарь мирозданья курится,В его дыму, как в творческих грезах,Вся сила дрожит и вся вечность снится».78
«дым творческих грез» – А. А. Фет «Измучен жизнью, коварством надежды…» <1864?>
79
«огненные его розы неподвижны» – А. А. Фет «Измучен жизнью, коварством надежды»: <1864?>
80
Сравните
//И. Коневской «Мечты и думы». «Водолей», Томск, 2000, стр. 283.
После абзаца рукой автора написано: «Переход к А. Толстому».
Здесь уместно привести незавершенную статью «Самые общие начала понимания поэзии А.К. Толстого»:
«Его восстановление значения формы и многообразия в противоположность безличному единообразному бытию (Фет) и личной человеческой воли и сознания в противоположность мировому бытию: в единицах проявляющемуся и изволяющему, но и вечно изменяющему их (Тютчев). Сохранение тютчевского совмещения всех движений и образов с вечным присутствием, дополнение разумным разрешением внутренней противоположности этого утверждения, в противоположность Фету, вскрывшему противоположность, но не нашедшему связующего мысленного члена, а лишь разъединившему члены в их же совместности.
Тютчевская поэзия – противоразумно – всепризнающая, всеутвердительная, фетовская – более, но не вполне разумно отрицающая, устраняющая одну половину бытия, Алексей Толстой – наиболее разумно посредствующая между обоими половинами, но ради этой задачи, некоторые части от обеих половин отнимающая, устраняющая.
У Тютчева во всех качествах и количествах, как известных, так и не известных нам, – вечное и вместе с тем каждое, в своем ограниченном образе и виде – невозвратно преходящее».
<…>
Итак, чувство бездны у Тютчева всегда составляет чувство недоступности для человеческой ограниченности и неизмеримости сил. И в то же время существенный признак того же представления, что все это бытие, непознаваемое и превосходящее человеческие пределы есть «животворный океан жизни божески всемирной» [81] . Этому поэту глубоко свойственно ощущение нераздельного кровного присутствия этой «бесконечности» в пестром вихревращении конечных тварей и ее слитности с их игрой. Бесконечность для него только – бесконечность сил, действующих в пространстве, иными словами, это бесконечность, значит, рассматривается всегда ограниченным «я» несмотря на то, что оно иногда в мечтах поэта должно было, «безразлично, как стихия», слиться с «бездной роковой» [82] .
81
Ф. И. Тютчев. «Не о былом вздыхают розы…»:
В сей животворный океан.Приди – струей его эфирнойОмой страдальческую грудьИ жизни божески-всемирнойХотя на миг причастен будь!82
А. А. Фет «Смотри, как на речном просторе…»:
Все вместе – малые, большие,Утратив прежний образ свойВсе – безразличны, как стихия, —Сольются с бездной роковой.Но на самом деле, «я», принимая в себя наплыв этой бесконечности, сознавая свое участие в ней, никогда не хочет выходить вполне из оболочки тела, какой-нибудь, впрочем, нечеловеческой – то есть условий конечности.
Между тем Фет, погружаясь в бездны ночи, всегда невозвратно «таял в дуновении мировых грез» [83] , веровал, что всякий «отблеск солнца мира» – «только сон мимолетный» [84] . Смерть для него была «ночь безрассветная и вечная постель» или «бессмертный храм Бога» [85] , то есть состояние какого-то вечного торжественного покоя.
83
«таял в дуновении мировых грез» —
А. А. Фет «Измучен жизнью, коварством надежды…»:
И этих грез в мировом дуновенье,Как дым, несусь я и таю невольно;И в этом прозренье, и в этом забвеньеЛегко мне жить и дышать мне не больно.84
«отблеск солнца мира» – «только сон мимолетный» – А. А. Фет «Измучен жизнью, коварством надежды…» <1864?>:
И все, что мчится по безднам эфира,И каждый луч, плотской и бесплотный, —Твой только отблеск, о солнца мира,И только сон, только сон мимолетный.85
А. А. Фет «Смерти» <1884>:
Вот почему я вас без страха ожидаю,ночь безрассветная и вечная постель;«бессмертный храм Бога» – А.А.Фет «Смерть» <1878>:
Но если жизнь – базар крикливый Бога,То только смерть его бессмертный храм.В противоположность А. Толстому, поэту требований самостоятельной личности, сосредоточения мирового разнообразия в ее нераздельном сознании и цельной форме, Фет, поэт растворения личности, слияния ее с движением, волнением внешнего мира. Ему особенно сродни темные перерождения <?> вечной <?>: «Покорны солнечным лучам, так сходят корни в глубь могил,/ И там у смерти ищут силы бежать навстречу вешним дням» [86] .
А. Толстой в высшей степени явственно характеризовал душевный мир фетовский в сопоставлении бесконечности своим собственным:
86
А. А. Фет. «Еще люблю, еще томлюсь…» <10 декабря 1890>
Таково именно фетовское ощущение природы – жаркое, тепловое, тающее и млеющее в «кипучем огне» «солнца мира», в «огненных розах», в дыме и курении мирового алтаря, самопотопление в каком-то растопленном состоянии. У А. Толстого личность внутри себя находит прозрачную сень, которая ограждена от внешнего жара, нетающий изваянный образ, крепкое и ясное зеркало, которое в один очаг, в одно горнило отражает и собирает лучи природы, сосредотачивает и жар ее, как зажигательное стекло. Но само стоит непоколебимо, твердо и не может быть разбито.
87
А. К. Толстой «Когда природа вся трепещет и сияет…» <1858>
Таким образом, у А. Толстого и все предметы вмещаются в их кристальной чистоте и отточенности, и собственный облик сохраняется в стройности и четкости. А. Толстой привержен к качествам творения, сущность для него всегда во «всесторонности», это – «совокупность всех явлений», «всех слияний полнота» [88] . Фет боготворит лишь бесконечность сил, бездну, необъятную количественную сумму бытия, сущность для него – в лучшем случае света и жара, «солнце мира» [89] , а там – «бездонный океан» [90] , стихия чуждая, запредельная. В свою очередь это не совсем то же, что «хаос», «бездна» Тютчева – буря «вселенского бытия», вечное волнение, разливающееся по всем творениям, или даже еще общее – все, что лишь чуть-чуть может ощущаться в предметах человеческим чувством, все, что лишь смутно чудится ему, а не выделяется в законченном и отчетливом виде – и это потому, что безмерно превосходит человеческое сознание легкостью, быстротой и величиной.
88
«совокупность всех явлений,
всех слияний полнота» —
А. К. Толстой «Дон Жуан». Драматическая поэма:
Бог один есть свет без тени,Нераздельно в нем слитасовокупность всех явлений,всех слияний полнота…89
«солнце мира» —
А. А. Фет. Ст. «Измучен жизнью, коварством надежды». <1864>
90
«бездонный океан» —
А. А. Фет. «Смерть». <1878>
Фет будучи даже особенно чуток и близок был к темным процессам роста и перерождения в органической природе, от этого он не менее Тютчева приветствовал возрождение весны:
«…и бессознательнаясила свое ликует торжество» [91] .В таких словах совокупил он все свое чувство весеннего рассвета, радости. И в них (же) сказалось все его отношение к миру раздельных явлений*. Все значение его только в том, что он рожден какой-то «бессознательной силой», а в другой миг творчества он прямо уже почувствовал в этой жизнеродящей силе смерть:
91
«…и бессознательная сила свое ликует торжество» —
А. А. Фет «Я ждал. Невестою-царицей…» <1860?>.
Мир проявлений бессознательной «воли к жизни» [92] есть мир, только и держащийся, отличенный тем, что непрестанно переходит из смерти в смерть. Блеск и цвет жизни всегда для него не более чем обольстительный призрак. Его влечет в нем лишь из века в век возобновляющийся радужный обман, и весной он услаждается, как юношеским кипением горячих сил, как самым блистательным и тем скорее преходящим возрастом бытия. Дыша «на груди земной», поэт «бежит навстречу вешним дням», после того, что он как древесные корни, «сошел [сходил] в глубь могилы». Так все значение жизни для этого поэта – в том, что она рождена «смертью», какой-то вполне «бессознательной силой», и чем ярче вспыхивает, чем жарче вскипает, тем неминуемее и стремительнее ее увлекает замереть в том же темном хаосе. Жизнь мироздания для Фета всегда является чем-то, что под все растворяющим теплом льется и бьется: только в этом и нега его и назначение.
92
«воли к жизни» —
А. Шопенгауэр. В его основном произведении «Мир как воля и представление» (1819–44) сущность мира и человека предстает как бессознательная «воля к жизни».
Таким образом, в прямую противоположность Тютчева, для которого земная весна была проявлением вечности, для Фета блеск и цвет жизни всегда был не более чем обольстительный призрак, «только сон, только сон мимолетный» [93] . У него всегда доставало сил быть этого «буйства живого живым отголоском» [94] , но не мог сравниться с Тютчевым в той ширине духовного охвата, силой которого тот одинаково признавал и боготворил как постоянную истину и образы дня, и духов ночи.
93
«только сон, только сон мимолетный» —
А. А. Фет «Измучен жизнью, коварством надежды…» <1864?> См. примечание 84.
94
А. А. Фет «Моего тот безумства желал, кто смежал…» <25 апреля 1887>:
И, сознание счастья на сердце храня,Стану буйства я жизни живым отголоском.Истинное примирение Фет находил только в тех светах дня, которые торжественно и таинственно переливаются в ночь, а еще более – в сумраке и звездных безднах. Здесь он открывал тоже смерть, исчезновение личности, но уже не ту, которая давала «силу бежать навстречу вешним дням», такую, которая дарует какой-то торжественный покой, есть «бессмертный храм Бога».
Так этим поэтом – отрицателем личных различий вскрыто было основное внутреннее противомыслие в том целостном сложении вселенной, которое объявлено в поэзии Тютчева. Фет противопоставил, как несовместимые и несложимые единицы, с одной стороны, то бытие или сущность, которая неведома, непостижима, едина, вечна и бесконечна, и с другой стороны, то существование, которое человеку известное, ощутительное, в некоторых пределах вполне понятное или, по крайней мере, не противоречащее пониманию по существу своему. Но так как за указанными пределами человеческое ощущение и понимание, вообще человеческое существо прекращается, а между тем весь первый состав человека со своими предметами нельзя не полагать за теми же пределами, то Фетом и было сделано заключение, что, если чего нет, или что недавно только стало и вскоре не будет, так уж, конечно, не что иное, как именно это бытие, которое заключено в таких пределах, что себя же самого не знает всецело, то есть само есть лишь отчасти. Так этот поэт и отрицал мир, ощутимый человеком, и человека, ощущающего мир, окончательно обрекал его на невозвратное уничтожение и признавал бытие единственно за миром противоположного рода – миром беспредельным. Но таким путем не найдено было исхода из той величавой картины, которая представилась духу Тютчева, среди которой одна и та же сила и безусловность прозревалась столько же в каждой части и доле, сколько в величайшей совокупности частей, и даже в непостижимой бесчисленности, и наконец – изменению так же не виделось начала и конца, как и неизменности, Тютчев непоколебимо утверждал свою веру равносильную и в вечность, и в конечность, неотступно внушалось и то, и это его душе, непререкаемо знал и чуял он, что сам он – как это, так и то. Он очертил этот необъятный объем, он провозвестил это соединение в своем чутье, не проведя в нем разумных связей, но через это бросил раз навсегда задачу и вызов, от которого не устраниться было простым отрицанием одного из условий задания или сведением его к другому из членов. Фет был прав, признав необходимую зависимость мира познаваемого от непознаваемого, раз изыскание познаваемых составных частей приводит к первым частям состава непознаваемым, так что познаваемость и познание – лишь кажущиеся, они состоят сами из непознаваемого. Но ничего не добыто было тем, что познаваемый круг явлений назван был после этого сном, призраком, обманом, потому что, как-никак, если он состоит из непознаваемости и бесконечности, так он есть прямо и часть этой бесконечности – значит, если бесконечность сил есть, так в ней не может быть всего этого временного и конечного недостатка и взаимного сокращения сил, а если он есть, хотя бы преходящий, как сон и призрак, так каким же образом он возник в едином существе? Пока человек есть человек, и жаждет откровений для своего человеческого представления и понятия, в нем всегда двойное удостоверение – есть, пока сам он есть, столько же дела и отношения, ограниченные в пространстве и времени, сколько нечто не то, что они гораздо большей силы, должно быть вечное и бесконечное, потому что собственный человеческий разум не может не вести себя от иного начала, раз он ограничен, а все, что доступно его разуму, тоже ограничено и тоже, значит, не может быть само по себе.