Стихотворения

Бунин Иван Алексеевич

МУШКЕТ

Видел сон Мушкет:Видел он азовские подолья,На бурьяне, на татарках – алый цвет,А в бурьяне – ржавых копий колья.Черт повил в жгуты,Засушил в крови казачьи чубы.Эх, Мушкет! А что же делал ты?Видишь ли оскаленные зубы?Твой крестовый братВ Цареграде был посажен на кол.Брат зовет Мушкета в Цареград —И Мушкет проснулся и заплакал.Встал, жену убил,Сонных зарубил своих малюток,И пошел в туретчину, и былВ Цареграде через сорок суток.И турецкий ханОтрубил ему башку седую,И швырнули ту башку в лиман,И плыла она, качаясь, в даль морскую.И глядела в высь, —К господу глаза ее глядели.И господь ответил: «Не журись,Не тужи, Мушкет, – попы тебя отпели».VIII.13

ВЕНЕЦИЯ

Восемь лет в Венеции я не был…Всякий раз, когда вокзал минуешьИ

на пристань выйдешь, удивляетТишина Венеции, пьянеешьОт морского воздуха каналов.Эти лодки, барки, маслянистыйБлеск воды, огнями озаренной,А за нею низкий ряд фасадовКак бы из слоновой грязной кости,А над ними синий южный вечер,Мокрый и ненастный, но налитыйСиневою мягкою, лиловой, —Радостно все это было видеть!Восемь лет… Я спал в давно знакомойНизкой, старой комнате, под белымПотолком, расписанным цветами.Утром слышу, – колокол: и звонкоИ певуче, но не к нам взываетЭтот чистый одинокий голос,Голос давней жизни, от которойТолько красота одна осталась!Утром косо розовое солнцеЗаглянуло в узкий переулок,Озаряя отблеском от дома,От стены напротив – и опять яРадостную близость моря, волиОщутил, увидевши над крышей,Над бельем, что по ветру трепалось,Облаков сиреневые клочьяВ жидком, влажно-бирюзовом небе.А потом на крышу прибежалаИ белье снимала, напевая,Девушка с раскрытой головою,Стройная и тонкая… Я вспомнилКапри, Грациэллу Ламартина…Восемь лет назад я был моложе,Но не сердцем, нет, совсем не сердцем!В полдень, возле Марка, что казалсяПатриархом Сирии и Смирны,Солнце, улыбаясь в светлой дымке,Перламутром розовым слепило.Солнце пригревало стены Дожей,Площадь и воркующих, кипящихСизых голубей, клевавших зернаПод ногами щедрых форестьеров.Все блестело – шляпы, обувь, трости,Щурились глаза, сверкали зубы,Женщины, весну напоминаяСветлыми нарядами, раскрылиШелковые зонтики, чтоб шелкомОзаряло лица… В галерееЯ сидел, спросил газету, кофеИ о чем-то думал… Тот, кто молод,Знает, что он любит. Мы не знаем —Целый мир мы любим… И далеко,За каналы, за лежавший плоскоИ сиявший в тусклом блеске город,За лагуны Адрии зеленой,В голубой простор глядел крылатыйЛев с колонны. В ясную погодуОн на юге видит Апеннины,А на сизом севере – тройныеВолны Альп, мерцающих над синьюПлатиной горбов своих ледяных…Вечером – туман, молочно-серый,Дымный, непроглядный. И пушистоЗеленеют в нем огни, столбамиФонари отбрасывают тени.Траурно Большой канал чернеетВ россыпи огней, туманно-красных,Марк тяжел и древен. В переулках —Слякоть, грязь. Идут посередине, —В опере как будто. Сладко пахнутКрепкие сигары. И уютноВ светлых галереях – ярко блещутИх кафе, витрины. АнгличанеПокупают кружево и книжкиС толстыми шершавыми листами,В переплетах с золоченой вязью,С грубыми застежками… За мноюДевочка пристряла – все касаласьДо плеча рукою, улыбаясьЖалостно и робко: «Mi d'un soldo!» [3] Долго я сидел потом в таверне,Долго вспоминал ее прелестныйЖаркий взгляд, лучистые ресницыИ лохмотья… Может быть, арабка?Ночью, в час, я вышел. Очень сыро,Но тепло и мягко. На пьяцеттеКамни мокры. Нежно пахнет морем,Холодно и сыро вонью скользкихТемных переулков, от канала —Свежестью арбуза. В светлом небеНад пьяцеттой, против папских статуйНа фасаде церкви – бледный месяц:То сияет, то за дымом тает,За осенней мглой, бегущей с моря.«Не заснул, Энрико?» – Он беззвучно,Медленно на лунный свет выводитДлинный черный катафалк гондолы,Чуть склоняет стан – и вырастает,Стоя на корме ее… Мы долгоПлыли в узких коридорах улиц,Между стен высоких и тяжелых…В этих коридорах – баржи с лесом,Барки с солью: стали и ночуют.Под стенами – сваи и ступени,В плесени и слизи. Сверху – небо,Лента неба в мелких бледных звездах…В полночь спит Венеция, – быть может,Лишь в притонах для воров и пьяниц,За вокзалом, светят щели в ставнях,И за ними глухо слышны крики,Буйный хохот, споры и ударыПо столам и столикам, залитымМарсалой и вермутом… Есть прелестьВ этой поздней, в этой чадной жизниПьяниц, проституток и матросов!«Но amato, amo, Desdemona» [4] , —Говорит Энрико, напевая,И, быть может, слышит эту песнюКто-нибудь вот в этом темном доме —Та душа, что любит… За оградойВижу садик; в чистом небосклоне —Голые, прозрачные деревья,И стеклом блестят они, и пахнетСад вином и медом… Этот винныйЗапах листьев тоньше, чем весенний!Молодость груба, жадна, ревнива,Молодость не знает счастья – видетьСлезы на ресницах Дездемоны,Любящей другого…Вот и светлыйВыход в небо, в лунный блеск и воды!Здравствуй, небо, здравствуй, ясный месяц,Перелив зеркальных вод и тонкийГолубой туман, в котором сказкойКажутся вдали дома и церкви!Здравствуйте, полночные просторыЗолотого млеющего взморьяИ огни чуть видного экспресса,Золотой бегущие цепочкойПо лагунам к югу!30. VIII.13

3

«Дай

мне сольдо!» (итал.)

4

«Я любил, люблю, Дездемона» (итал.).

Теплой ночью, горною тропинкой…

Теплой ночью, горною тропинкой,Я иду в оливковом лесу.Вижу в небе белый, ясный месяц,В сердце радость мирную несу.Свет и тень по мне проходят сетью.Редкий лес похож на серый сад.Над горой далекой и высокойДве звезды полночные лежат.Вот и дома. Белый, ясный месяц —Против белой мазанки моей.И всю ночь хрустальными ручьямиЗвон цикад журчит среди камней.4. IХ.13

МОГИЛЬНАЯ ПЛИТА

Опять знакомый дом…

Огарев.

Могильная плита, железная доска,В густой траве врастающая в землю, —И мне печаль могил понятна и близка,И я родным преданьям внемлю.И я «люблю людей, которых больше нет»,Любовью всепрощающей, сыновней.Последний их побег, я не забыл их следПод старой, обветшалою часовней.Я молодым себя, в своем простом быту,На бедном их погосте вспоминаю.Последний их побег, под эту же плитуПриду я лечь – и тихо лягу – с краю.6. IX.13

ПОСЛЕ ОБЕДА

Сквозь редкий сад шумит в тумане море —И тянет влажным холодом в окно.Сирена на туманном косогореМычит и мрачно и темно.Лишь гимназистка с толстыми косамиОдна не спит, – одна живет иным,Хватая жадно синими глазамиСтраницу за страницей «Дым».6. IХ.13

ГОСПОДЬ СКОРБЯЩИЙ

Воззвал господь, скорбящий о Сионе,И Ангелов Служения спросил:«Погибли стяги, воинство и кони, —Что сделал Царь, покорный богу Сил?»И Ангелы Служения сказали:«Он вретищем завесил тронный зал,Он потушил светильники в том зале,Он скорбь свою молчанием связал».Воззвал господь: «И я завешу тьмою,Как вретищем, мной созданную твердь,Я потушу в ней солнце и сокроюЛицо свое, да правит в мире Смерть!»И отошел с покинутого тронаК тем тайникам, чье имя – Мистарим,И плакал там о гибели Сиона,Для Ангелов Служения незрим.Капри, 10.III.14

ИАКОВ

Иаков шел в Харан и ночевал в пути,Затем что пала ночь над той пустыней древней.Царь говорит рабам: «Вот должен друг прийти.Гасите все огни, – во мраке мы душевней».Так повелел господь гасить светило дня,Чтоб тайную вести с Иаковом беседу,Чтоб звать его в ночи́: «Восстань, бори меня —И всей земле яви мой знак, мою победу!»Капри, 10.III.14

МАГОМЕТ И САФИЯ

Са́фия, проснувшись, заплетает ловкойГолубой рукою пряди черных кос:«Все меня ругают, Магомет, жидовкой», —Говорит сквозь слезы, не стирая слез.Магомет, с усмешкой и любовью глядя,Отвечает кротко: «Ты скажи им, друг:Авраам – отец мой, Моисей – мой дядя,Магомет – супруг».24. III.14

Плакала ночью вдова…

Плакала ночью вдова:Нежно любила ребенка, но умер ребенок.Плакал и старец-сосед, прижимая к глазам рукава,Звезды светили, и плакал в закуте козленок.Плакала мать по ночам.Плачущий ночью к слезам побуждает другогоЗвезды слезами текут с небосклона ночного,Плачет господь, рукава прижимая к очам.24. III.14

ТОРА

Был с богом Моисей на дикой горной круче,У врат небес стоял как в жертвенном дыму:Сползали по горе грохочущие тучи —И в голосе громов бог говорил ему.Мешалось солнце с тьмой, основы скал дрожали,И видел Моисей, как зиждилась Она:Из белого огня – раскрытые скрижали,Из черного огня – святые письмена.И стиль – незримый стиль, чертивший их узоры, —Бог о главу вождя склоненного отер,И в пламенном венце шел восприемник ТорыК народу своему, в свой стан и свой шатер.Воспойте песнь ему! Он радостней и крашеСветильника Седьми пред божьим алтарем:Не от него ль зажгли мы пламенники наши,Ни света, ни огня не уменьшая в нем?Рим, 24.III.14

НОВЫЙ ЗАВЕТ

С Иосифом господь беседовал в ночи,Когда святая мать с младенцем почивала:«Иосиф! Близок день, когда мечиПерекуют народы на орала.Как нищая вдова, что плачет в час ночнойО муже и ребенке, как пророкиМой древний дом оплакали со мной,Так проливает мир кровавых слез потоки.Иосиф! Я расторг с жестокими завет.Исполни в радости господнее веленье:Встань, возвратись в мой тихий Назарет —И всей земле яви мое благоволенье».Рим, 24.III.14

ПЕРСТЕНЬ

Рубины мрачные цвели, чернели в нем,Внутри пурпурно-кровяные,Алмазы вспыхивали розовым огнем,Дробясь, как слезы ледяные.Бесценными играл заветный перстень мой,Но затаенными лучами:Так светит и горит сокрытый полутьмойСтаринный образ в царском храме.И долго я глядел на этот божий дарС тоскою, смутной и тревожной,И опускал глаза, переходя базар,В толпе крикливой и ничтожной.7. I.15Москва