Стикс
Шрифт:
— Хорошо, я схожу, — послушно кивает он. — Где эта школа?
— Ты ж в ней учился!
— Ах, да!
Значит, та самая, мимо которой он каждый день ходит на работу. А почему Зоя не может пойти? Она сейчас фактически уже в отпуске, он же работает. Фу-ты, черт! Не может, значит, не может. Хватит об этом.
— Ну, что? Спать?
— Так рано же еще, Ванечка!
— Для чего рано? — улыбается.
Он уже соскучился. Всю жизнь барахтался, барахтался во лжи и только теперь понял, какая есть сила в настоящем, искреннем чувстве. Это его первое везение, счастливый лотерейный
…Он смотрит сверху, держась на локтях, в ее лицо. Один глаз карий, другой голубой. В одном почти ночь, в другом светлое солнечное утро. С чего он взял, что женщина эта некрасива? Не так надо смотреть. Не так…
— Зоя…
Она уже никуда не спешит. В Зоиных поцелуях нет прежней торопливой жадности, зато есть глубина настоящего чувства. Крепко-крепко обняв его, прижимает к себе. Большое, надежное мужское тело. Женщине так надо спрятаться на чьей-то груди, переложить с себя хоть каплю ответственности за детей, за дом, за будущее. Она устает быть сильной. Она хочет быть просто женщиной, иногда просто слабой в сильных мужских руках, отдаться течению, которое в итоге все равно выносит на теплый, солнечный берег…
ДЕНЬ СЕМНАДЦАТЫЙ
Утро
Зоя сказала, что в школу можно зайти и до работы.
— Так рано? — удивился он.
— Она, похоже, оттуда и не уходит. — Надо слышать, каким тоном Зоя произносит это «она»! Кажется, жутко боится грозную директрису первой школы.
«Что там за чудо такое?» — размышляет он, подходя к подъезду. Его школа: два этажа, у входа несколько выщербленных ступенек, площадка под крышей длиной метров пять, а шириной два, узкий перешеек и дверь. Он входит. Половина девятого, утро, техничка влажной тряпкой протирает полы. Протирает старательно, кажется, тоже боится грозную директрису.
— Тебе чего, милок?
«Милок» — это он, следователь прокуратуры Мукаев.
— Мне бы директора. — «Тетенька», «бабушка», «гражданка»? Делает паузу, во время которой «тетенька» внимательно оглядывает, начиная от ботинок и кончая аккуратно причесанными волосами. Он переминается с ноги на ногу, словно школьник, которого не пускают без сменной обуви.
— В учительской, на втором этаже. Как подымешься — прямо, не направо.
Прыгает сразу через несколько ступенек. Вот это хорошо, вот это правильно: вешать на двери таблички. «2-й «Б», «3-й «А»… «Учительская»! Стучится осторожно:
— Можно?
— Да-да, войдите.
Две женщины удивленно смотрят на раннего посетителя. Одна пожилая, в летнем платье с пуговицами по переду, больше похожем на халат, другая лет сорока с хвостиком, одетая в модный светлый костюм. Кто же из них грозный директор? Смотрит на ту, что помоложе:
— Мне бы к директору. По личному вопросу.
Как она посмотрела! Он даже отшатнулся. Что такого сказал? Но, кажется,
В это время дверь открывается, на пороге женщина на вид лет тридцати с небольшим. Высокая, сухощавая, прямая, как палка. Черты лица резкие, брови густые, почти сросшиеся на переносице. Одета в строгий темно-синий костюм без всяких изысков, под костюмом белая блузка с воротником-стойкой, чуть удлиненные свободные концы его крест-накрест заколоты брошью. Наглухо, под горло.
— Меня спрашивают?
И тут она видит его, следователя Мукаева. Лицо женщины вдруг медленно начинает краснеть. Краснеет она некрасиво: рваными пятнами. И не загорела совсем, несмотря на жару. Из школы, что ли, не вылезает, в самом деле? Потом женщина внезапно бледнеет.
— Вы директор? — спрашивает он и улавливает едва заметный кивок. — Тогда я к вам. По личному вопросу.
Обе учительницы смотрят, открыв рот. Немая сцена.
— Да-да. Заходите.
Директриса пятится в кабинет, такое ощущение, что она задыхается. Ей вслед та, что помоложе, кричит:
— Валентина Владленовна, нам в два часа можно будет уйти?
Что-то невнятное в ответ, похожее на «да хоть сейчас». Обе переглядываются с пониманием, и тут только он натыкается взглядом на буквы помельче под словом «директор»: «…школы Валентина Владленовна Цыпина». И тут наконец доходит. Это же… Это…
Ну и попал! Ах ты Зоя, Зоя! Конечно, ты не хочешь больше здесь работать. Не можешь. Боишься, что новая директриса кинется сводить счеты. А девчонкам ходить далеко в школу номер два на другом конце города.
Неужели Зоя чувствует вину перед этой женщиной? Как она смотрит на него, эта Валентина Владленовна! Как смотрит! «Бывают и люди-лебеди». Он мучительно думает, что бы сказать:
— Вы слышали, должно быть, что со мной случилось?
Прокурорская дочка молча кивает.
— Поэтому я заранее извиняюсь, что не помню многих вещей.
Она снова кивает. И как смотрит!
— Пожалуй, я закрою дверь. — Берется за ручку и тут же слышит отчаянное:
— Не надо!
Ей очень трудно держать себя в руках. Остаться с ним наедине, за закрытой дверью?! По горлу Валентины Владленовны прокатывается комок. Она очень медленно приходит в себя:
— И как ты… вы… себя чувствуете?
— Не слишком хорошо. Нет-нет, физически вполне уже… — Кажется, она готова бежать в донорский пункт, сдавать кровь, если ему прописали переливание. Причем всю, до последней капли. Господи ты боже мой! «Люди-лебеди»! Беда с вами прямо. Беда.
— Я насчет своих девочек. Жена что-то стесняется.
— Да разве я… — Какая там она грозная! Просто держится строго, боится, что уважать не будут. Тридцать лет — и уже директор. Понятное дело: не рожала, в декрете не сидела, замужем не была. Все силы, все время отдано школе. Опять же: папа прокурор. Немаловажное обстоятельство для удачной карьеры.
Директор школы Валентина Владленовна Цыпина.
— Я бы хотел, чтобы девочки учили английский. Они год занимались на подготовительных курсах. А их классу, говорят, дали учительницу немецкого языка.