Стикс
Шрифт:
— Нет. В другой раз.
Дал еще денег на всякий случай. И теперь эта страшная ночь. Кажется, задремал, хотя сполохи по-прежнему тревожат. Даже во сне: вспышка, грохот, краткая пауза, потом еще одна и почти без перерыва еще…
— Ваня!
— Да? Что?
— Телефон, Ваня!
Звонит мобильник следователя Мукаева. Сюрприз. Хватает его со стола:
— Да! Слушаю!
— Следователь Мукаев?
— Да!
— Это Сидорчук. Илья Сидорчук.
— Си… А… откуда? Номер откуда узнали?
Сдавленный и какой-то жалкий смешок:
— Хе-хе…
— Пого… Вы где, Сидорчук?
— Дома. В Горетовке. Маманю хотел повидать. А вы что, в розыск меня объявили?
— Вот именно. В розыск. Завтра по всему городу фотографии будут расклеены! «Разыскивается особо опасный…»
— Не-е-ет! Не нада-а-а!
— Приходи с повинной, Сидорчук!
— А в чем же я виноват? Меня сам прокурор под подписку. Сам Владлен Илларионович.
— Ты приходи. Разберемся. Приходи.
— Только не в прокуратуру. Поговорить бы нам, следователь.
— Где?
— Приходи завтра ко мне домой. В Нахаловку приходи. Я тебе секрет скажу. Только ты один приходи. Память-то твоя как?
— Никак.
— А у меня есть кое-что для твоей памяти. Только один. Понял? Не надо твоего рыжего. Боюсь я. Он глотку за тебя перервет.
— Хорошо. Во сколько?
— К вечерку. Только чтоб никого. Если надо, я сам сдамся. Но сначала должен с тобой поговорить.
— Значит, завтра часов в семь? Так?
— В семь. В Нахаловке в семь. А с маманей я попрощался.
Гудки. Облаву на него устроить? Ну уж нет. Сам лезет в петлю. По заявкам радиослушателей следователь Мукаев один, но с оружием. Хана тебе, Илюша Сидорчук. Теперь уже точно: хана.
— Ваня, кто это? — Зоя приподнимается на локте.
— Никто. Спи.
— Только ты смотри, Ванечка: я без тебя умру.
— Ну-ну. Умрешь. Еще и замуж выйдешь.
— Не говори так! Не смей!
— Зоя, я плохой человек. — Почему это в самые ответственные моменты жизни лезет из него эта патетика? Ну откуда? Как в плохом кино. И речи его глупые. И сам он какой-то дефективный. Но Зоя словно не замечает:
— А мне все равно, плохой или хороший. Любят не за это.
— А за что?
— Просто любят.
— Ты спи, Зоя. Спи. Это не страшно, — поцеловал сначала карий глаз, потом голубой. Ее ресницы щекотали губы.
— А гроза?
— Пройдет и гроза.
Зоя прижалась к его плечу, затихла. Грохот теперь уже был тише, дальше. Дождь, который уже с час редко, осторожно, словно птица по зернышку, тюкал железный карниз, обрушился вдруг стеной, и всю ночь за окнами был его непрерывный, настойчивый шелест.
ДЕНЬ ВОСЕМНАДЦАТЫЙ
Около семи часов вечера
Весь день дождь так и шел непрерывно, стеной. Будто поставил себе задачу выдать за сутки месячную норму. В центре города по улицам текли самые настоящие реки, тем
За весь этот день он никому, даже капитану Свистунову, не сказал, что встречается вечером с Сидорчуком. Того уже искали повсюду. Клеили ориентировки по городу, на щитах с объявлениями, но невозможно было разобрать ни буквы, потому что по стеклу, прикрывавшему бумагу, непрерывно лупил дождь.
В шесть часов вечера он, следователь Мукаев, положил на стол пистолет, с тайной брезгливостью заставил себя его осмотреть. В барабане было два патрона. Всего. Коробку с патронами он искать не стал, решил, что два будет достаточно. Взял пистолет в руку, попробовал прицелиться. Подержав оружие в руке, понял, что знает, как это делается. Знает, как стреляют. Знает, как стреляют в людей.
Больше он ни о чем не стал думать, положил пистолет в карман пиджака, взял черный мужской зонт со стола и ключи от своего кабинета. Все выглядело буднично и до омерзения просто. Минут двадцать он ходил по кабинету с пистолетом в кармане и с зонтом в руке. Ходил и смотрел на часы. Без двадцати семь открыл дверь и переступил через порог.
На улице было не пасмурно — мрачно. Ноги моментально промокли, по черному зонту хлестал дождь. Пока шел к Нахаловке, думал только о сырых ногах и о мерзкой погоде. Знакомая улица как будто вымерла. Ночью порывы ветра выдернули с корнем несколько деревьев, порвали провода, пленку на парниках, в одном из аккуратных садиков, мимо которых он проходил, опрокинул резную беседку.
Люди отсиживались в теплых домах, пережидая стихию. Он сообразил, что в некоторых окошках свет какой-то странный, мигающий. Потом заметил «аварийку», рабочих в комбинезонах. Ругаясь, они восстанавливали порванные провода. Он понял, что в Нахаловке нет света. Прогноз вчера не ошибся, по местному радио было штормовое предупреждение. Рабочие на чем свет стоит кляли разбушевавшуюся стихию.
В последнем доме на правой стороне улицы света не было. Калитка не заперта. Он нащупал в кармане пистолет, открыл ее и вошел. Тишина. Поднялся по ступенькам, на крыльце, под козырьком, щелкнул кнопкой зонта. Каркнув, как черная ворона, зонт закрылся. Неприятно. Вошел, пытаясь привыкнуть к темноте.
— Есть здесь кто? Сидорчук? Илья?
Сделал несколько шагов по направлению к той двери, что вела в полуподвальное помещение. Нащупал ее рукой, толкнул. Опасность он почувствовал, как и тогда: всей кожей. Пригнулся, удар чем-то холодным, твердым скользнул не по голове, по плечу. Инстинктивно развернулся, сам ударил во что-то мягкое, живое и услышал тоскливое:
— А-а-а!
— Сидорчук? Ты?
— я…
— Чем ты меня? Бутылкой?
— Ва-а-ня…
— Да зачем? Зачем?! Нет, второй раз не получится! Куда ты меня хотел? В подвал? Куда? Черт, темно как!