Стиль модерн
Шрифт:
— Да, — прошептала Мадлена.
— Идем, маленькая хозяйка!
Мадлена улыбнулась — первый раз за этот день. Миндалевидные глаза сузились и в свете лампы заблестели нефритовым цветом.
— Идем, — эхом откликнулась она и первой направилась к мечтателю.
* * *
Граф д’Эспрэ был шикарным мужчиной и, как многие представители высшего общества, снисходил порой до всякого сброда без отвращения. Когда ему наскучивали обеды в городе и светские новости, его молодые протеже, заумные поэты и авангардные художники, он любил прогуляться в районе Монмартра или бульваров и, открыв дверь невзрачного театра, проникнуть за кулисы, или же, как этим вечером, расположиться в глубине низкопробного кафешантана. Однако граф д’Эспрэ отличался от людей своего круга склонностью к самым причудливым развлечениям. В юности он был готов испытать всю гамму любовных переживаний, однако женитьба не принесла ему удовлетворения. Правда, для продолжения своего знаменитого рода он произвел на свет двух сыновей. Его жена, умерев, поступила очень тактично, избавив его дальнейшую жизнь от осложнений.
Граф менял в своем сердце женщин из совершенно разных кругов общества. Лет пятнадцать назад маленькая работница из квартала Бастилии сменила великую герцогиню Валахии. Он был без ума от этой девушки, растратил целое состояние на валенсианские кружева и корсеты на китовом усе, не считая подушечек из конского волоса [15], очень популярных в это время. Затем он бросил ее ради московской графини. Восток всегда его зачаровывал, и любая женщина оттуда, даже если обитала в Париже, могла вскружить ему голову. Москвичка обладала более солидными аппетитами, однако не измотала ни его, ни его состояние, одно из самых значительных благодаря хитроумным помещениям капитала его отцом во время Второй Империи. Когда, около 1900-го, графиня бросила его ради крупье из Монте-Карло, шесть месяцев он был безутешен, до тех пор, пока знаменитая кокотка, давняя любовница известного кардинала, не вернула ему вкус к жизни. И до сих пор Эдмон д’Эспрэ время от времени встречался с нею, хотя она уже несколько лет как потеряла свое очарование. Кардиналка — так ее называли в Париже после ее скандальной связи с прелатом — оставалась его лучшим другом. Это она посоветовала ему испробовать все виды сладострастия, какие можно было найти в Париже, в Довиле, в Венеции, на Ривьере.
И д’Эспрэ охотился только за удовольствиями. Удовольствиями и красотой. Это превратилось в настоящую погоню. Но в своих нескончаемых поисках совершенства он следовал выдвинутому им самим условию: женщины, которых он выбирал, должны были идеально выражать то, что он называл духом времени. «Дух времени! — восклицали его противники. — Дух времени, мой дорогой граф! Но нет ничего менее очевидного, менее ощутимого. Подумайте, как это определить: вы купаетесь в нем, его не видя!»
Д’Эспрэ, любивший иногда пофилософствовать, отвечал, что всегда выбирал женщин, не следуя моде, а обгоняя ее. Действительно, он открыл Лиану де Пужи, когда ее еще звали Анн-Мари Пурпр, он предвидел будущий успех Полэра, предчувствовал вознесение весьма заурядной Жанны Буржуа, прославившейся под именем Мистингетт. Якобы он даже угадал, сколько лет еще прекрасная графиня Греффуль будет царить среди своих ультрасветских почитателей. Однако граф был не вполне удовлетворен: ведь сам он еще никого не вывел в свет. Он мечтал о женщине, способной опередить моду на два или три шага, удивляющей всех своей крайней новизной, хотя при этом опасался, что ветреный закон изменений стиля, силуэта, одежды заставит его авангардное создание быстро устаревать, и тогда поползут слухи, что песенка графа спета. Однако дар предвидения Эдмона д’Эспрэ стал легендой, и ее надо было поддерживать во что бы то ни стало. Он совершенствовал свой дар, с интересом изучая все оттенки парижской жизни. Ни одна из столичных женщин не могла ускользнуть от его прозорливого взгляда, не утомлявшегося в поисках красоты. Но эта лихорадочная погоня не принесла ему пока редкой птицы, жемчужины, собственного маленького Грааля, который увековечил бы его имя.
Граф как бы уже и смирился с этим. «Если я ее не найду, — говорил он себе, — то я ее создам». Но неутомимо продолжал свои поиски в джунглях удовольствий. Певицы кабаре и уличные певички, пижонки, дамы полусвета, актриски, натурщицы, княгини, содержанки и полусодержанки, в шляпках с перьями и нищие, блистательные расточительницы и оборванки, фаворитки светских приемов и испуганные дебютантки, шлюхи и светские львицы — граф обошел всех женщин Парижа, с нетерпением ожидая появления прекрасной незнакомки. Для очистки совести он заглянул в мир тех, кого называли великими султаншами, и их надушенных мускусом господинчиков. Опять ничего! Он дерзко навестил разбойников Бельвиля — тщетно: со времен исчезновения Золотой Каски [16]бандиты и их любовницы не отличались богатым воображением.
Этим вечером, сидя за столиком кафешантана, Эдмон д’Эспрэ готов был сдаться. «Я не найду райской птицы, — подумал он, потягивая абсент, — я не создам женщины, которая свела бы на нет вознесение Отеро или славу Клео де Мерод. Исчерпав псевдокрасоты светского сияния, я обошел все окрестности, пройдя и сквозь странный лабиринт геральдических лож, и подвалами кафешантанов, и сняв пенки за кулисами „Русского балета“. Я предоставлял женщинам апартаменты в стиле модерн и не брезговал лучезарными простушками, не отступаясь и от посещения приемных тюрьмы Сен-Лазар, где держат маленьких оборванок: Изящная Ляжка и Транжира, Шпала, Ульбрика, Армида, Зульма. Я знаю их напересчет, и ни одна не пришлась мне по вкусу…»
Граф глотнул абсента. Он не переносил этой горечи и тем не менее снова выпил, стараясь забыть шумную встречу Нового года в компании трех герцогинь, двух кубистов и одного сильно захмелевшего любителя Малларме [17]. Без сомнения, он старел. Мода на него скоро пройдет. В 1890-м д’Эспрэ первым стал pschutt [18]. Он первым продемонстрировал urf [19]в 1895-м и был smart [20]в 1898-м. Наконец, на вершине своей молодости прославился как самый шикарный мужчина конца века. Неужели все кончено? Ему пятьдесят четыре года, и он умрет, не создав свое произведение.
Граф осмотрелся: вокруг только девочки, чей путь закончится в Сен-Лазаре, — и вздохнул. Его время уходило, и он, подобно некоторым коллекционерам, мечтал обменять немыслимое количество накопленных за всю жизнь реликвий на одну-единственную, исключительную и совершенную. Выбрать одну женщину, сделать из нее совершенство, а потом вывести в свет. Его взор рассеянно блуждал по сцене, где певичка продолжала исполнять патриотические куплеты. «Я хочу создать это чудо», — повторяя эти слова, д’Эспрэ понимал, что болезнь Пигмалиона ярче всего свидетельствует о возрасте. Он уже готов был предаться размышлениям на эту тему, которые потом можно было предложить одному из молодых поэтов, чьи дебюты он оплачивал, но в этот момент незнакомый голос вывел его из меланхолии.
Граф не разобрал слов. Он уловил только голос, потом увидел лицо, необычно светлые волосы, слишком юная, лет шестнадцать, возможно, семнадцать, глаза удлиненные, как у азиаток, высокие скулы, бледная кожа, гибкое тонкое тело. За спиной блондинки другое лицо, может быть, менее совершенное, брюнетка, решительнее, менее складная, но пикантная, этакая «изюминка»… Ему больше понравилась вторая. Однако он обернулся к первой и не спускал с нее глаз: ее фальшиво невинная улыбка, ее зеленый холодный взгляд, совершенный овал лица, как у японской статуэтки, светились порочностью.
Находка! Двойная находка! Одним глотком граф допил абсент, поднялся и слегка коснулся руки. Которой из девушек, он не знал. Из них можно было вить веревки — это все, что он понял по их виду, и хладнокровно начал их разглядывать. По их духам граф понял, что девушки из провинции, мещаночки, выросшие среди тусклых тряпок и белых чулок. Их переполняли желания: граф д’Эспрэ, среди прочих достоинств, обладал «нюхом», который никогда не обманывал. Он рассмотрел маленькую муфту блондинки, покрой ее платья, непривычный для девушки этого возраста. Без сомнения, сбежавшие провинциалки. Забрызганная дорожной грязью нижняя юбка, смятая ткань корсажа, круги под глазами, ужасная рисовая пудра, неровно рассыпанная по божественной коже. И тем не менее эта дерзость, раскованность, да, эта «изюминка», особенно у подружки! Отеро не могла выглядеть краше в лучшие моменты.
Д’Эспрэ вдруг лишился голоса, чего с ним не случалось со времен знакомства с московской графиней. Приосанившись, он перекинул через плечо длинный атласный шарф с бахромой и указал на стул рядом с собой. Певица только что замолкла, в углу у сцены послышались смутные аплодисменты вперемешку с шутливыми замечаниями, пианист подбадривающе сотряс аккордом воздух, и сборщица денег начала свой обход между столиками.
Д’Эспрэ высыпал дождем монеты, заказал два абсента. Девушки смущенно молчали, вдруг словно отстранившись, и старались не смотреть на него. Он воспользовался этим и стал наблюдать за блондинкой, уверенный, что именно ее нежный голос вырвал его из меланхолии. Она скрестила ноги, но бесцеремонный жест никак не сочетался с ее опущенными веками. Ложная стыдливость; юбка задиралась над лодыжками, она явно хотела показать их. Дьявольская маленькая особа. Она носила гетры и легкие лаковые ботиночки, тоже очень провинциальные. Еще одно движение коленями. Надежда, волнение, счастье — она постепенно открывалась целиком, эта маленькая деликатная лодыжка, такая тонкая в хорошо натянутом черном чулке, само совершенство. Все это предвещало и другие радости. Что касается брюнетки, то ее осанка, изящная линия бедер прочитывались в изгибе тела, а под корсетом угадывалась великолепная грудь. «Решительно эта девушка мне больше нравится, — подумал д’Эспрэ. — Она лучше подруги. Со времен маленькой работницы из района Бастилии я не испытывал подобного волнения».