Стиратель

Генрих

Вход в комнату, где хранится казна, начинается отсюда. Хватаю со стола лампу системы керосинка. Тоже вопрос, откуда она здесь? Тащу сильно ослабевшего и полегчавшего до веса ребёнка феодала за собой. Дверь, коридор, ещё одна дверь. Граф послушно трясущимися руками пытается вытащить ключ. Вытаскивает, вот только он дверь открыть не может. Это фактически уже изображение ключа, а не сам ключ.

Потеряв терпение, с силой пинаю дверь, с виду очень крепкую. Жалостливо хрустнув, с протяжным скрипом та открывается. Заходим.

— Ну, и где твои графские сокровища? — смотрю на ставшего ещё более прозрачным и окончательно жалким графа.

Вопрос к месту. Комната пуста, кроме слоя пыли нет ничего! И правильно. Откуда быть сокровищам, у графа одна половина крестьян вымерла, а другая еле ноги носит. Но чу! Что-то замечаю в одном углу. Топаю на заманчивый, хоть и тускловатый блеск в неверном свете керосинки. Хм-м, монетка! По виду и весу, золотая. Сгодится.

Всё. Нечего здесь больше делать. Выхожу из комнаты. Проходя мимо графа, бросаю в него вопрос, от которого он окончательно превращается в привидение.

— А как ты своим дружинникам платишь? Или с ними тоже конюх кнутом рассчитывается?

Удод мерзкий! Даже моего честно заработанного серебра нет!

Чтобы выйти из кабинета графа, надо через ползамка пройти. По пути на волю посещает мысль из разряда хороших, которые приходят опосля. Зря я про кузнеца подумал, что его нет. Его отсутствие объясняется тем, что платить ему нечем, казна-то пустая. Я ненароком угодил в режим, когда мои мысли материализуются мгновенно. Вернее, дематериализуют окружающую среду. Как живую, так и неживую.

Хотя, что в лоб, что по лбу. Подумал бы про кузнеца после того, как нагрёб полные карманы золота, оно бы и в карманах исчезло…

Таким же образом дематериализовались заносчивые перед низшими и угодливые перед Высшими слуги, случайно попавшиеся по пути. Все трое. Даже вякнуть ничего не успели. То есть, успели, но уже беззвучно. Состроили презрительно заносчивые физиономии и неслышно поплямкали губёшками. Не могут призраки взаимодействовать с материальным миром, звуковые волны — это тоже процесс в материальной среде. С тем же грустным и виноватым видом проплыл мимо силуэт Лилли.

Во дворике оглядываюсь. Дворцовый комплекс выглядит запущенным. Кое-где камень выкрошился, даже травка в швах пробивается, гордый шпиль покосился. О, кузня! Где совсем недавно на меня железо ковали. Крыша осела, дверь — видать, от сырости — полностью не закрывается, только поскрипывает от ветерка. Всё правильно, кузнецу нужно полноценное питание, вот он и ушёл от нерадивого хозяина. Искать то самое пропитание, потребное его мощному организму.

Угадываю что-то знакомое в фигуре, ковыряющейся у телеги. Подхожу. Весело хлопаю сзади по плечу. Постаревший и потускневший конюх оборачивается.

— А ты почему не исчез, сволота?!

Конюх дёргается, злобно ощеривается и хватается за кнут. Тут же морщится от собственного резкого движения. Дематериализация тут ни при чём. Аура у него вполне здоровая, была… до тех пор, пока по плечу его не хлопнул.

Ухожу через незакрывающиеся до конца ворота. Догадываюсь, почему конюх не исчез. Почему дружинников нет, понятно. Ратнику денежное довольствие положено. А конюх может и без вознаграждения работать, он сам готов платить за возможность людей до полусмерти, а то и до смерти забивать. Видел же сладострастный восторг на противной дремучей морде от вида кричащих и визжащих под его кнутом.

Не иду по дороге, выхожу на заросшее травой поле перед замком. Раскидываю руки и обращаю лицо к солнцу, впитывая в себя вместе с горячими лучами его силу.

— Ну что, Смотритель? Я сделал то, чего ты ждал?

Где-то далеко от графского замка Кей и Арне с изумлением и страхом смотрят на становящихся прозрачными барона и его возлюбленную Симону. Такими же глазами смотрят друг на друга крестьяне одного далёкого хутора и многих других хуторов и сёл. Жители Пурвца превращаются в призраки один за другим. Все города и сёла приходят в запустение. Стремительно весь мир погружается в мнимость и призрачность.

Не вижу ничего этого. Всего лишь знаю, что так происходит.

Глава 22

Возвращение

Ещё слышу в ушах громыхающий шёпот Чжун Ни «Ты всё сделал правильно!», затем ощущение экстренной остановки, будто тебя бросает в стену и вжимает в неё. Эти ощущения смывают недоумение, — как шёпот может грохотать? «Всего лишь потому, что он громкий только для тебя. Для всех, кроме тебя, Чжун Ни беззвучен, отсюда противоречивое впечатление», — то ли сам понимаю, то ли мудрый китаец бросает вдогонку объяснение. Уже мысленно.

Открываю глаза. Белый потолок, бежевой окраски стены, одеяло на мне и подушка под головой могут быть точно такими же в любом мире. Потолочные светильники узнаю, у нас и в ревматологии везде такие. До предела скашиваю глаза вверх и в сторону. Всё правильно. Привычная аппаратура для реанимационного отделения. И я к ней подключен.

Мысленно сканирую тело, пробую слегка посокращать разные мышцы. На первый взгляд всё в порядке. Отсутствие пролежней можно объяснить как недолгим временем пребывания в лежачем положении, так и хорошим уходом. А вот нормальный тонус идеальным присмотром за неподвижным телом не обоснуешь. Но здешние медики предусмотрели возможность большой длительности моей отключки. Вижу по кровати. Специальная модель с возможностью погадить под себя. Конструкция более чем знакомая. Ещё один плюсик в копилку резонов за то, что вернулся в свой мир.

В удачное время очнулся. Судя по тишине и полумраку, в котором уютно светят огоньками приборы, сейчас глубокая ночь. И хорошо. Подозреваю, Чжун Ни подсуропил, не стал выбрасывать в кипящий хлопотами больничный день. Физически чувствую себя прекрасно, а вот морально мне ещё предстоит прийти в себя. Слишком быстро всё произошло. И не ошибся ли я? Меня ведь прижали настолько жёстко, что от отчаяния любой скажет «Да пропадите вы все пропадом!».

Вспоминаю первый кидок хуторянина. До офигения примитивный. Дело давнее, эмоции уже не кипят, можно порассуждать спокойно. Чем по итогу заплатил хуторской хозяин? Моим доверием. Он променял семь монет — пусть это для него сумма — на моё доверие к нему. Должен был понимать, что больше никогда не буду лечить ни его, ни его родственников.