Стивен Эриксон Падение Света
Шрифт:
"Мальчик внутри. Девочка внутри, ее смех и ее лето".
Лаханис думала, что девочка мертва, она бесчисленные разы бросала ее в мусорную корзину и оставляла позади. "Девочка заполняет женщину, в которую выросла.
Я видела, как убивают мать, тетушек, братьев и кузин. Там, в конце лета. Но смешливая девочка носит нынче ножи, жилы ее напряжены, она снова бежит по иному лесу, горелому и безлистному".
– Вряд ли я дал
"Ты вполне можешь ошибаться".
Наконец он обернулся к ней лицом - и заметил ножи в руках. Брови взлетели, он поднял глаза и мягко улыбнулся: - Я как раз хотел тебе кое-что рассказать.
– Давай, говори.
– Легион не станет прощать сделанное нами. Они придут за нами и будет битва.
– Лишь одна?
– Если нам не повезет.
– А если нам... ну, повезет?
– Да, в том все дело, наверное. При удаче мы посадим одно кровавое дерево и увидим с него целый лес.
Образ этот ей понравился.
– Новый дом Отрицателей.
– Неужели? Ты была бы рада жить в таком?
Она пожала плечами, скрывая вспышку неудовольствия. Что за убогая перспектива!
– Столько битв, чтобы закончить войну. Не так ли бывает, Йедан Нарад?
Он отвел глаза.
– Я надеюсь снова повстречать Орфанталя и предложить извинения.
– Он даже не вспомнит обиды.
– Нет?
– Нет. Если он что-то помнит, Йедан Нарад, то кулаки и сапоги ветерана и как ты упал без сознания. Это он помнит.
– Ах, так... какое невезение...
– Пес дрожит от резких слов, но убегает от пинка. Лишь одно из двух может сделать пса злобным.
– Он ударил меня, не мальчишку, - зарычал Нарад, словно была разница.
Она повернулась и спрятала оружие, сделала шаг и замерла, оглянувшись.
– Не смотри на меня больше.
– Лаханис?
– Тебе меня не спасти. Нечего спасать. Нечего благословлять.
Он молчал, когда она уходила.
Вернувшись к остывшим мехам, она свернулась и постаралась побороть судороги холода.
Священникам не место на войне... но она начала понимать, почему они присутствуют в любом военном лагере. "Благословлять надо не в день битвы, но в беспокойную ночь после битвы".
Свадебный наряд сгнил, но запах насилия оставался свежим; он овеял Нарада, едва явилась она.
Она встала рядом, почти касаясь рукой.
– Кто-то сегодня носит корону.
– Какую корону?
– А другой должен отвернуться и пропасть. Нужно разбавить королевскую кровь, принц.
Он потряс головой. Смутные заявления были сами по себе тревожны, но настойчивое повторение незаслуженных и нежеланных титулов приводило его в ярость. Нарад смотрел уже не на лес.
– Ее звали Леталь Менас.
– Кого?
– Драконицу, мой принц. Она была объята горем и гневом. Тропа привела ее сюда, в наши владения. Или скорее, сквозь них. Когда Тиамата в последний раз сливалась, когда начался пожар и все, что они мнили своим, стало единым, Сюзерен забрал жизнь мужа Летали. Гибель Габальта Галанаса, принц, предшествовала всему.
Он ощутил, как задвигалась челюсть, сжимая зубы. Вернулась привычная боль в шее.
– Всему? Ничто ничему не предшествовало, королева. Брешь. Случайность. Возможность...
Смех был мягким, но коротким.
– Йедан. У тебя дар к краткости, линиям прямым и четким, как та, что делит море и берег. Габальт Галанас был носителем нужной крови. Нужной целям Сюзерена. Тьма царила безраздельно, пока не потекла кровь. Сородичи должны были знать: никогда не доверяйте Азатенаям.
– Я ощутил возвращение убийцы...
– Не ты, принц.
– Не я?
– И все же твой дух задрожал от его возвращения, после того как сестра встала на колени, говоря твоему трупу слова, кои он не мог слышать.
– Но не я.
– Не ты. Еще нет.
Он провел грязной рукой по глазам, стараясь отмести представшую сцену.
– Горе и гнев, говоришь? Кажется, я обречен вставать на пути подобных чувств.
– Даже у Тиаматы была слабость. Полчище можно разорвать, убив всего одного. Но как угадать, которого? Каждое слияние изменяет порок. Спроси себя: как Драконус угадал его?
Он фыркнул: - Это просто. Тьма безраздельна. Он знал своих. Не разбей смерть Галанаса слияние, он погиб бы под яростью Тиаматы, и ничего не случилось бы.
Она вздохнула.
– Можно ли винить Драконуса?
Пожав плечами, оправившийся от страдания Нарад стряхнул драконью кровь с клинка.
– Осторожнее, - предостерегла она.
– Как бы частица крови не нашла путь в тебя. Не хочу увидеть в тебе чужую ярость, чужое горе и не твои воспоминания.
– Не бойся, - пробормотал он.
– Во мне не осталось места.
Белесая рука легла на плечо, тембр голоса изменился.
– Брат мой, столь много я должна сказать тебе. Ах, если бы могла. Поклонение меня сердит. Понимаю очень хорошо, хотя и снисходительно, это странное извращение: пленить меня на холсте. Но не надо услаждать тщеславие...