Стивен Эриксон Падение Света

Киницик Карбарн

– А если его отстранить от обязанностей?

– Нам лучше послужит брат более скромный.

– Но не тот, что кажется бескровным, - сказала Силлебанас.
– Среди троих по-настоящему страшен лишь Сильхас Руин.

– Почему бы?
– возмутился Ванут.

– Сильхас Руин не понимает, что такое верность.

Эгис фыркнула: - То есть его не подкупишь. Думаете, Андариста можно?

– Детали подкупа предоставляю вашим ловким ручкам.

– Так мы согласились?

– Будет битва. Поглядим, как она обернется, - сказал Ванут.

– А Хиш будет верить, что мы с ней?

– Пусть верит во что хочет. Едва ли мы одиноки в нежелании делать

окончательный выбор. Сестра всецело согласна с такой позицией, как и Дом Манелет.

Эгис заговорила более суровым тоном.
– Вы что-то знаете, Дегалла.

– Скажем так, мы все готовы положиться на несомненное, но тут вопрос скорее в ожидаемом.

– Просветите же меня.

– Имейте веру, Эгис.

– Веру?

– Именно.
– Сакуль почти увидела лукавую улыбку на устах Силлебанас.
– Веру.

– Пора вернуться в обеденный зал, - заметил Ванут.
– Сестры не будет, она предоставила ночь мне. Кажется, я слышал звон, возвестивший о прибытии еще одного аристократа.

Эгис хмыкнула.
– Значит, нас достаточно для начала действий.

– Хиш Тулле решать.

Силлебанас тихо хихикнула: - Да, иногда мы так великодушны.

– Когда это ничего не стоит.

– Как приятно, что мы понимаем одна другую, леди Эгис.

Сакуль слышала, как они уходят. Вскоре она встала со стула. Игра в измену всегда тонка, когда дело касается взрослых. Но в них бурлит, едва скрываемая, злая радость детей. Поняв это, Сакуль оказалась потрясена. "В конце концов это мальчики и девочки. А я-то верила: политика - нечто возвышенное, хитрое и остроумное. Ничего такого!

Желания ядовиты. Нужда дает дорогу алчбе, питает иллюзии голода - как сказал бы Галлан - и мир становится волчьим логовом. В жестокой игре в политиков мы опускаемся до детей, и каждый из нас оглушительно визжит от нелепой тупости, но некому услышать стоны страдающих".

Она ощутила тошноту. Пора налить до краев очередной кубок.

"Беспокойство, позволь вырвать твое жало".

Вздохи Рансепта рождали эхо в полной пара кухне. Повар отослал армию помощников в мойку, из большого помещения с железными раковинами доносился лязг и звон посуды, ножей и вилок. Кастелян и двое незнатных гостей остались за разделочным столом. Секарроу носила мундир домового клинка Дретденанов, хотя ее длинные пальцы более соответствовали ленивому перебиранию четырех струн ильтра, нежели простому мечу у пояса. В ней была какая-то деликатность, любезная сердцам большинства мужчин; большие глаза сияли на почти детском лице. Хоральт Чив составлял полный контраст сестре: лицо из одних острых углов, плечи широкие и сильные, покоящиеся на столешнице руки - грубые, большие и потрепанные. Хоральт был капитаном сказанных дом-клинков, а также давним любовником Дретденана. Союз не мог даровать им детей, но во всем остальном мужчины казались счастливой семейной парой.

За долгий жизненный срок Рансепт имел возможности размышлять о чудесном разнообразии любви, насколько это доступно оказавшемуся на периферии страсти, слишком согбенному и потертому веками, чтобы привлечь чужой взгляд. Характер не склонял его к скептицизму и горечи при виде чужой нежности. Иным суждено идти по жизни одиноко, другим - нет. Обожание Дретденаном капитана Чива было бальзамом на глаза всех умеющих видеть.

Знать собиралась в обеденном зале но, хотя Хоральт Чив вполне мог появиться рука об руку с лордом, как подобает

паре, он выбрал общество сестры и Рансепта. Поведение его намекало на беспокойство или даже разочарование, но Рансепт мало знал гостей, так что безмолвствовал, впитывая остатки похлебки куском хлеба, размеренно жуя и вздыхая.

Наконец Секарроу отвела пальцы от струн и положила инструмент на колени. Откинулась в кресле, сказал, глядя на брата: - Осторожность не порок.

Хоральт постучал по столу костяшками пальцев - резкий звук заставил Рансепта вздрогнуть.
– Это имело значение, уверяю. Но не главное.

– Он боится, что может проиграть.

– Пока что страхи его вполне обоснованны.

Тонкие брови поднялись.
– Ты бросишь его?

Хоральт удивленно поднял глаза и тут же отвернулся.
– Нет. Конечно, нет. У нас уже были разногласия.

– Ты неверно меня понял, брат.

– То есть?

Вздохнув, Секарроу посмотрела на Рансепта.
– Кастелян, прошу простить моего тупоумного братца за эти пререкания.

Рансепт хмыкнул: - Не мне вмешиваться, если не приглашен.

Склонившись над столом, Хоральт махнул рукой: - Так приглашаю. Скажите, чем столь затуманен мой ум, что я не понимаю опасений сестры?

– Вы командуете дом-клинками, сир. На поле брани солдаты погибают. Как и офицеры.

Костяшки застучали вновь, так громко, что на миг замолчали мойщики в соседней комнате.
– Это... эгоистично. К чему ценить ответственность, если первая угроза ослабляет ее? Я солдат. Профессия влечет риск. У нас гражданская война. Претендент желает забрать трон.

– Не совсем точно, - пробормотала Секарроу, настраивая ильтр.
– Он всего лишь желает второго трона, рядом с первым, и этот трон хотя бы будет виден. Я слышала, ничей взор не оказывается настолько острым, чтобы пронизать пелену темноты вокруг возлюбленной нашей Матери. Да, иные утверждают, что она стала проявлением темноты, вещью столь полно отсутствующей, что возникает иллюзия присутствия.

– Пусть поэты играются со словами, - взвился Хоральт.
– Один трон или два, какая разница. Я мечтаю о дне, когда педантизм умрет.

Улыбаясь, Секарроу сказала: - А я грежу о дне, когда в нем не будет нужды. Нужно ценить точность языка. Не согласны, кастелян? Скольких войн и трагедий могли бы мы избежать, будь смыслы слов не только ясны, но и согласованы? Да я готова утверждать, что язык лежит в сердцевине любого конфликта. Недопонимание - прелюдия насилия.

Рансепт отодвинул блюдо и уселся удобнее, подхватывая кружку разбавленного эля.
– Загнанный волками олень сказал бы иначе.

– Ха!
– громыхнул Хоральт Чив.

Однако Секарроу качнула головой.
– В голоде есть необходимость, и не о ней мы говорим, кастелян. Не об охотнике и добыче, в простом смысле слов. О нет, мы берем природные склонности, искажая их ради цивилизованного поведения. Враг нашего образа мысли становится добычей - если он слишком слаб, чтобы назваться иначе - а мы становимся охотниками. Но сами слова эти по натуре синонимичны, а в реальности происходит убийство.
– Она провела рукой по кожаным наплечникам.
– Убийство скрыто за каскадом слов, не отражающих брутальную истину. Война, солдаты, битвы - просто словарь обыденного обихода, привычные как дыхание, еда и питье. И, разумеется, столь же необходимые.
– Она повернула колышек и ударила по струнам, издав какофонию звуков.
– Мундиры, муштра, дисциплина. Честь, долг, мужество. Принципы, единство, месть. Затемняя смысл, мы усиливаем ложь.