Стивен Эриксон Падение Света
Шрифт:
– Твою мать!
– Мужчина со стоном встал, не разгибаясь, и побрел от света.
Он был вялым, бегство бесполезным. Глиф спокойно двигался в пятнадцати шагах позади.
Мысленно он созерцал кремневый наконечник, глубоко похороненный в теле мужчины, скользящий туда-сюда при каждом шаге. Воображал боль, яростное пламя.
Через слишком краткое время солдат упал, скорчившись вокруг раны.
Глиф подошел.
Солдат бросил меч в самом начале бегства, да и что он смог бы сделать с мечом? Встав над неподвижной формой, Глиф вздохнул.
– Традиция, - начал он, - велит пользоваться стрелами против зверя. Презренное
– Иди в Бездну, - прохрипел мужчина, зажмуривая глаза.
– Вы сами придумали несколько новых. Так что нет повода жаловаться. Какие новые традиции, спрашиваешь? Я тебе напомню. Гнать и убивать женщин и детей. И стариков. Насиловать, бросать в воздух младенцев. Смотреть, как прекрасная женщина обгорает, и лишь потом даровать подобие последней милости, пронзив мечом сердце. Это была моя сестра, она вечно смеялась и дразнилась. Я любил ее сильнее жизни. Как жену. И сына. Всех любил сильнее жизни.
Он посмотрел и понял, что солдат уже мертв.
Вынул железный нож, присел и перевернул труп на спину. Широко разрезал залитое кровью брюхо, делая рану для извлечения стрелы, засунул руку в отверстие. Не сразу пальцы нащупали наконечник. Тот угодил в печень, почти рассек ее пополам. Глиф бережно вынул острие, молясь, чтобы оно не было сломано о кости.
Но нет, наконечник цел, даже не выщерблен вдоль кромок. Глиф начисто вытер его плащом солдата.
Потом встал и пошел назад, к стоянке. Там должна быть еда, а он не ел почти неделю. Охота отняла все силы, он уже чувствует головокружение.
Он хотел вырезать стрелы из других трупов, проверить железные наконечники, потом найти древко, отломившееся в ране последнего мужчины.
"Вот моя новая сказка. Перед концом одна рыба покинула озеро. Поплыла вверх по ручью. Вернувшись, поняла, что сородичи исчезли. Во гневе вылезла она из воды, оставив навеки тот мир, и печальный бог озера дал ей благо ног и рук, и чешуя опала, заменяясь кожей. Он дал глаза, способные видеть в новом сухом мире. Дал легкие, которые не задыхались воздухом. Дал пальцы, чтобы держать оружие.
И рыба пошла.
Народ озерных рыбаков имел дальних родичей в сухих землях.
Она широко забросила сеть.
И начала традицию резни.
Она поняла, что нуждается в имени. И нареклась Глифом, чтобы другие смогли прочитать истину ее деяний, чтобы прочие рыбы могли присоединиться, выйдя из воды".
Он видел перед собой невысокую стену на берегу, меж воды и земли. Рождение традиции, место между мирами. "Я вышел из воды и теперь иду по берегу. Из страны, что за берегом, потекут потоки крови и благословят берег сделав священным".
Мать Вренека сказала, что ему теперь одиннадцать лет от роду. Они казались долгим сроком, ведь почти все годы прошли тяжело. Вечная работа, вечные тревоги. Розги и пинки по лодыжкам от хозяйки, и прочие гадости, что она делала: казалось, ее забавы длились миллионы дней, и так долго он жил.
Ожоги закрылись, став блестящими рубцами на руках и локтях, плечах, на левой
Он не возвращался на развалины Великих Покоев. Слышал от мамы, что там поселились призраки. Но знал, что однажды, есть призраки или нет, он пройдет этот путь. Подойдет к выжженным руинам. Вспомнит, как они выглядели до появления солдат. Есть причина вернуться, хотя он еще не знает, какая же. Идея встать над черным камнями Великих Покоев, на пороге... это казалось концом чего-то, и чувствовалось, что это будет правильным. Почему-то.
Полезно напомнить себе, решил он наконец, что целые миры могут погибать. Как и народы. Погибшие народы оставляют кости. Погибшие миры - развалины.
Он спас девушку в имении, любимую девушку, но она ушла. Вероятно, вернулась к семье, но никто тут не знает, откуда ее семья и где живет. Мама не хочет даже говорить о них. Еще одна неприятная правда, как и другие неприятные: Джинья пропала.
Здесь теперь много горелых мест. Черные руины на горизонте во все стороны от Абары Делак. Ограбленные фермы стали закопченными пятнами в полях. От своего с мамой дома он не может хорошенько разглядеть монастырь, но монастырь притягивает взгляды сильней всего: далекий холм с зубьями черной обрушенной стены. Ему было любопытно. Он гадал, не то ли это чувство, как с Великими Покоями - местом, которое стоит посетить хоть раз.
Но мама теперь желает, чтобы он был рядом. Не уходил с глаз. Хотя ему уже одиннадцать. А выглядит он еще старше, особенно со шрамами ожогов. Сегодня утром, когда он вырвался наконец из-под опеки и побежал по тракту, что ведет в селение и насквозь, к старому монастырю, она завыла за спиной, протягивая руки, как бы желая схватить.
Эти слезы ранили его, мальчишка решил всё уладить, когда вернется домой.
Солдаты наконец ушли из Абары Делак. Маршем на восток, в лес, который успели сжечь, чтобы поход был легче. Но народ в городке голодает. Уходит, ведь еды нет. Бегут, таща телеги, забрав то, что не скрали солдаты. Вренек встречал их на дорогах: идут куда-то еще, но никто не может решить, куда именно, и семьи расходятся в разные стороны. То и дело кто-то возвращается, чтобы через несколько дней убраться в ином направлении.
Так что городок, по которому брел Вренек, почти опустел, а немногие жители прятались в домах. Общая конюшня выгорела, увидел он. Как и контора землемера. Несколько мужчин и женщин стояли у таверны, ничего не делая и не болтая, они только смотрели на проходящего мимо Вренека.
Он помедлил, глядя в узкий переулок за таверной и надеясь увидеть однорукого, что был тайным дружком мамы Орфанталя, ведь именно в переулке тот и жил. Но его не было на привычном месте у входа в погреб. Затем он уловил легкое движение дальше в тени переулка, что-то мелкое и сгорбленное, пытающееся согреться под тонким одеялом.
Вренек пошел туда, ступая тише, будто выслеживая птицу на гнезде. Он не помнил, как звали того мужчину, так что молчал.
Когда фигурка дернулась и подняла голову, Вренек замер. Увидев на грязном лице глаза, которые хорошо знал.
– Джинья?
Услышав имя, девушка отползла, прижимаясь к стене и отворачиваясь. Голые ноги вылезли из-под тонкого одеяла, подошвы черные и в трещинах.
– Прочему же ты не в семье? Ма сказала, ты там. Сказала, ты ушла ночью, когда я спал. Когда еще выздоравливал.